Глава 8

овость об аресте моих дядьёв оказалась сильным потрясением. Со дня смерти отца они являлись нашей опорой и защитой. Они всегда помогали нам материально и проявляли искреннюю заботу о нашем благополучии. Теперь на селе говорили, что их увезут куда-то далеко на север. Мы никак не могли взять в толк, почему самые работящие, всегда готовые прийти на помощь и честные жители села должны подвергаться таким гонениям.

Все три брата были крестьянами. Они обрабатывали свои пашни размером от шести до восьми гектаров, успевая при этом управляться с домашним хозяйством. Один из них, Гаврила, оказался более преуспевающим и сильно выделялся среди жителей села. Крыша его дома была покрыта жестью, что считалось признаком благополучия. Ему принадлежало несколько небольших подручных строений и хорошо ухоженный сад. Всё это вместе создавало впечатление, что он был богатым человеком. На самом деле, в отличие от многих своих односельчан, он отличался большой работоспособностью и трудолюбием. После сбора урожая он обычно трудился на железной дороге или нанимался на дорожные работы, чтобы обеспечить самым необходимым свою семью.

Мои два других дяди тоже были обычными крестьянами. Каждый из них владел простой хатой с соломенной крышей и хлевом. Они сами и их дети ходили босыми, питались хлебом и картошкой и иногда сидели в темноте, потому что не имели возможности купить керосин для лампы. У них не было необходимости и средств для того, чтобы нанимать себе работников.

Несмотря на очевидные признаки бедности, мои три дяди были объявлены кулаками и высланы из села. Поэтому наш дом и подвергся обыску, рассматривалась и прощупывалась каждую мелочь, вплоть до клочков бумаги и печных горшков. Комиссия искала ценности. Эта «деятельность» явно нравилась членам комиссии, на их лицах читалась гордость за проведение столь героического мероприятия.

Когда комиссия удалилась, нам разрешили остаться дома, и арест с нас был снят. Однако не было сил сидеть в четырёх стенах, не имея сведений о Сергее и дядьях. Мы предположили, что Сергей мог оказаться в тюрьме. Но в таком случае его могли бы убить или немедленно сослать в районный центр.

Та же судьба могла ожидать и дядьёв. Мы уже знали, что их вышлют из села. Но, что именно произошло с ними, нам было неизвестно. Конечно, мы не могли им помочь. Но всё-таки надо было что-то предпринять.

Когда мы с мамой вышли их дома, вечерело. Серый горизонт постепенно заволакивала мгла. Поскольку дядя Арсений жил ближе всех, мы решили сначала навести его семью. Но, подойдя к дому, мы поняли, что опоздали: дом закрыт на замок и опечатан. У ворот стоял вооружённый часовой. Он сообщил нам, что дядя, его жена, две дочери и сын подверглись аресту и увезены в сельский совет. Им не разрешили взять с собой никаких вещей, кроме той одежды, которая была на них.

Мы решили пойти в сельсовет, но как только мы свернули в сторону центра села, ночную тьму пронзил крик: «Помогите! Помогите!». Крик раздавался из дома старика Алеко, нашего дальнего родственника. Оставив маму позади, я свернул с дороги и побежал к его дому.

Алеко был бедным крестьянином и проживал один. Когда-то он имел несколько гектаров земли и пару лошадей. Его жена давно умерла, а дети обзавелись собственными семьями и проживали в других деревнях. Он выделялся среди жителей села тем, что содержал небольшую лавочку у себя на дому. Основной его деятельностью был натуральный обмен, и мы знали, что он еле-еле сводил концы с концами.

Недавно он продал свою лавку и вступил в колхоз. Мы думали, что из-за преклонного возраста ему стало тяжело управляться одному, но новые власти увидели в этом попытку скрыть свою «капиталистическую активность» и избежать экспроприации собственности. Они ещё подозревали, что он прятал большие деньги.

Добежав до дома, я не удивился, увидев комиссию, недавно побывавшую у нас. Дверь оказалась открытой, а члены комиссии толпились на пороге. Дверь в горницу тоже была распахнута.

На полу лежал полураздетый Алеко, отчаянно сопротивлявшийся. Несколько человек из комиссии с криками и руганью боролись с ним. Один из визитёров придавил его головой к полу, двое других удерживали его за руки и еще пара человек — за ноги, в это время кто-то пытался снять с него сапоги. Не было сомнений, что искали деньги. Старик, в котором трудно было заподозрить такую силу, сопротивлялся как олень со стаей волков.

Председатель комиссии, товарищ Хижняк, тем временем стоял в стороне, спокойно наблюдая за происходящим. Как только старик начал вырываться, он больше не выдержал и локтями растолкал себе путь к лежавшей на полу жертве. С видом большого знатока в таких делах, оттолкнув державшего правую ногу Алеко мужика, он со всей силы прыгнул на живот Алеко. Затем он несколько раз ударил старика в лицо своими тяжёлыми сапогами. Наш родственник потерял сознание, а товарищ Хижняк спокойно вернулся на своё прежнее место.

Остальная часть их «дела» была быстро завершена. Сапоги стащили, и победители были награждены за старание: несколько бумажных рублей, привязанных к лодыжке несчастного старика. Затем комиссия удалилась. Как только они скрылись из вида, мы с мамой поспешили на помощь Алеко. Он пришёл в себя, но жить ему оставалось недолго: вечером, когда мы вернулись, он был мёртв. Мы нашли его лежащим в той же позе и на том же месте, где мы его оставили перед уходом. Никого не оказалось рядом в последние минуты. Меня до сих пор преследует воспоминание о мученическом и беспомощном лице Алеко.

На востоке утреннее небо заволакивала серая туча, предвещая метель. Уже пробивался первый утренний свет, а нам ещё предстояло навестить дома моих дядей.

Но, добравшись до дома дяди Якова, мы опять поняли, что опоздали. Часовой у ворот сказал, что вся семья содержится в сельсовете.

Дом дяди Гаврилы стоял всего в нескольких метрах от здания сельского правления. Часовой, стоящий на посту у ворот его дома, велел искать Гаврилу на сельской площади. Нам не разрешили войти на двор, но мы успели заметить, что в дом заносили какую-то обстановку из правления. Позже люди рассказывали, что председатель и секретарь сельсовета завладели домом в ту же минуту, когда арестовали моего дядю и всю его семью.

На подходе к сельской площади два ГПУшника перегородили нам дорогу. Они приказали повернуть назад. Напрасно мама умоляла их разрешить найти своего сына. Охранникам было дано задание никого не пропускать на площадь. Но как только солдаты продолжили свой путь вокруг площади, мы с мамой кинулись в сторону и садами и огородами стали пробираться в сторону площади. Вскоре мы дошли до забора, через который можно было увидеть, что творилось на площади.

Зрелище оказалось печальным. Вокруг трибуны слонялось районное и местное начальство, которое накануне проводило собрание. Районный партийный комиссар сидел за столом, покрытым ярко-красной скатертью, и говорил с кем-то по специально проведённому телефону. По бокам от него расположились «тысячник» Цейтлин и товарищ Пашченко, новый председатель сельского совета. На трибуне, лицом к площади, стояли комиссары ГПУ и МТС.

Вокруг небольшими группами шевелилось несколько сотен крестьян, женщин и детей. Из толпы раздавались крики и жалобы, плакали дети, мужчины громко протестовали, больные и слабые стонали и звали на помощь.

Но их никто не слушал и не выпускал. Площадь была оцеплена. Приглядевшись, мы увидели солдат ГПУ, окруживших её плотным кольцом.

Всех арестованных разделили на мелкие группы и развели по площади. Каждую группу тщательно охраняли вооружённые комсомольцы и комнезёмцы.

На значительном расстоянии от толпы стоял военный грузовик, на котором прибыли солдаты ГПУ. Лошадей впрягли в повозки, и в любую минуту они были готовы тронуться в путь.

Мы вскоре увидели своих родственников. Три семьи держались вместе. Всем пришлось стоять, только старый дядя Гаврила сидел на снегу. Позади него всхлипывала жена.

Холодный ветер безжалостно забрасывал несчастных снегом, которые были одеты кто во что, потому что им не разрешили взять с собой тёплые вещи. Мы решили как-то помочь им, и поскольку мы думали, что их отправят в Сибирь, нам надо было достать для них какую-то тёплую одежду.

В тот момент, когда я уже направился к нашей хате, чтобы собрать эти вещи, шум на площади начал становиться громче. Те, кто сидел, поднялись со своих мест, а протестовавшие повысили голоса. Маленькие группы людей слились в непроизвольном порыве.

Толпа ринулась в сторону представителей власти. Охранявшие их вооружённые солдаты дали несколько выстрелов, но их линия обороны дрогнула, и начальство оказалось поглощённым массой народа. Ещё бы минута, и площадь бы опустела. Но затем по какому-то сигналу стали стрелять пулемёты. Пули решетили пространство над площадью. Солдаты ГПУ открыли огонь, и крики, протесты и визг слились с ружейными залпами.

Толпа повиновалась, и порядок был восстановлен. На снегу остались лежать несколько убитых и раненых. Позже мы узнали, что погибло три человека.

Спустя некоторое время, мы поняли, что послужило причиной волнений. Под охраной солдат на площадь въехало несколько саней. Они предназначались для вывоза арестованных крестьян из села. Сверяясь со списком, на сани немедленно стали сажать по шесть-восемь человек. При этом не учитывались родственные связи, возраст, пол и состояние здоровья. В результате разделили жён и мужей, детей и родителей. Старикам и больным пришлось делить сани с чужими людьми.

Одни сани стронулись с места, и молодой мужчина спрыгнул с них и попытался догнать другие сани, на которых находились его беспомощная плачущая жена и дети. Несомненно, отцу и мужу хотелось быть со своей семьёй, но ему не удалось нагнать их. Товарищ Пашченко, председатель сельсовета, наблюдавший за происходящим, навёл свой пистолет и хладнокровно выстрелил. Молодой отец замертво упал в снег, а сани с его вдовой и детьми-сиротами проследовали дальше.

Вся погрузка заняла около получаса. Примерно пятьдесят саней выстроились в одну линию на дороге в направлении районного центра. В головной части, в середине и в хвосте поместили военные повозки с пулемётами. Каждые две-три повозки охранялись вооружённым человеком. Милиционеры и ГПУшники следовали верхом.

Комиссары и местная власть весело болтали между собой, пока это «парад» проходил мимо трибуны. Мёртвые тела всё еще лежали на дороге, пугая лошадей.

После того, как последние сани выехали за пределы села, мы поспешили в сельсовет, надеясь найти Сергея. Но увидеть нам его не удалось. Нам только сообщили, что его скоро будут судить колхозным судом.

Новость о судьбе арестованных разлетелась с возвращением пустых саней. На железнодорожной станции их поджидал товарный состав. Несчастных, словно скот, загрузили в товарные вагоны. Только много позже мы узнали, что с ними произошло.