Глава 18

итва за урожай 1932 года на Украине стартовала за два месяца до жатвы. В конце мая в нашем селе стали появляться какие-то чужие люди. Постепенно мы узнавали, кто они такие были. Партия мобилизовала 112 тысяч наиболее активных и преданных членов для организации ускоренной уборки урожая и обеспечения его быстрой и надёжной доставки в закрома государства. Вскоре этих членов партии стали называть «Стотысячниками» или тоже просто «Тысячниками». В нашем селе их оказалось девять человек, один — на каждую Сотню, и их общий руководитель, ставший нашим новым Тысячником. Бывший Тысячник, товарищ Черепин, вместе со своей свитой был переведён на работу в другое село. Не теряя времени даром, новый Тысячник набросился на село как коршун на добычу, направо и налево раздавая приказы и распоряжения.

Фамилия нового Тысячника была Лившиц. Мы звали его товарищ Лившиц, или просто — товарищ Тысячник. Никто точно не знал, откуда он прибыл, но очевидно — из какого-нибудь большого города. У него были манеры городского жителя, и хотя он разговаривал на плохом украинском языке, но всё же старался говорить вежливо и элегантно. Он имел волосы черного цвета без следов седины, хотя на вид ему было уже лет пятьдесят. Роста он был среднего. Мы думали, что он женат, потому что он носил золотое кольцо, но мы так никогда ничего не услышали о его жене или семье. Он являлся типичным городским жителем, и в его наружности не было ничего необычного. Однако выражение его глаз и манера разговора с нами выдавали неприязнь и даже ненависть к людям, которыми он должен быть руководить.

Товарищ Лившиц и его «коллеги» без промедления взяли полноту власти на селе в свои руки. Уже на следующий день мы узнали, что они восстановили сельскую административную систему, созданную ещё товарищем Цейтлиным в 1930 году. Нас опять загнали в болото казённых подразделений, состоящих из Сотен, Десяток и Пятёрок. Снова мы оказались невольными участниками бесконечных собраний и пустой пропагандисткой говорильни. Ещё один раз нас заставили участвовать в «социалистическом соревновании» между разными подразделениями. Нас обязали возобновить хождение по селу от хаты к хате, как раньше «протаптывать тропинки», потому что новое начальство подозревало, что мы все утаиваем запасы пищевых продуктов.

Новый Тысячник в дополнении к существующей системе информаторов ГПУ установил новую шпионскую сеть, которая была очень примитивной, но в тоже время и эффективной. Эту сеть составили селькоры, или сельские корреспонденты. Работала она следующим образом: обычные жители села, чаще всего комсомольцы или просто школьники, назначались сельской партийной организацией или лично Тысячником в качестве репортёров. Внешне им вменялось в обязанности освещать текущие дала на селе. На самом же деле, эти селькоры получали указания выискивать предателей и саботажников. В частности, их непременной обязанностью стало доносительство на тех жителей села, кто скрывает от государства продукты, и тех, кто выражает своё недовольство в отношении партии и правительства. Иными словами, они должны были шпионить за своими же односельчанами, а затем давать отчёт о наблюдениях и разоблачениях в местной газете. Чего эти селькоры не знали, так это то, что все их отчёты направлялись на изучение в соответствующие органы: ГПУ и милицию. Если в отчёте имелась какая-то зацепка для органов, то агент ГПУ или милиционер прибывал в село и проводил дополнительное расследование.

Таким образом, была подготовлена сцена, на которой разыгралась новая драма, представленная новоявленными исполнителями по «сценарию» новоиспечённого Тысячника. Прелюдия этой драмы происходила на нашей улице: Степана Шевченко выселяли из собственного дома.

Степан был бедным крестьянином. У него была хорошая семья, состоящая из жены и двух детей: мальчика девяти лет и семилетней девочки. Они вполне довольствовались тем немногим, что имели. Хотя, как и все мы, Шевченко являлся бедняком, но одно его выделяло: он решительно отказался вступить в колхоз, и самое удивительное, ему вместе с семьёй, несмотря на это, удалось просуществовать до июня 1932 года.

Он выплатил все причитающиеся налоги за 1932 год, и уже надеялся, что государство оставит его в покое, хотя бы ненадолго. Но он оказался чересчур оптимистичен в своих надеждах.

Однажды он получил извещение, требующее от него сдать государству 500 килограмм зерна. Он выполнил это требование в полном объёме. Но вскоре он получил ещё одно извещение. На этот раз от него требовалось сдать в два раза больше зерна. Они знали, что это требование Шевченко уже исполнить не мог, потому что у него не осталось больше зерна. Все его объяснения были напрасными. Начальство настаивало на сдаче и угрожало Сибирью. Он знал, что они шутить не будут, и поэтому был вынужден продать всё ценное, что он имел, включая корову, а на вырученные деньги купил требуемое количество зерна. Теперь он наивно полагал, что его неприятности закончились. На самом деле, его судьба уже была решена в тот момент, когда он отказался вступить в колхоз. Требование сдать такое огромное количество хлеба государству явилось лишь предлогом, чтобы окончательно погубить его. Конечно, вскоре Шевченко получил третье извещение: на этот раз с него немедленно требовали сдать 2 тысячи килограмма зерна! Этого он сделать никак не мог. У семьи Шевченко не осталось ничего, что они могли бы продать. Они уже лишились всего.

Наступил тот роковой день, когда к нему на дом явились члены Хлебозаготовительной комиссии. Они обшарили всё подворье в поисках утаенного хлеба, но, конечно, ничего не нашли. Тем не менее, Шевченко объявили кулаком и приказали всей семье немедленно покинуть дом. Хата Шевченко и всё их имущество тут же были у них конфискованы, чтобы пополнить «социалистическую собственность». Услышав такой приговор, вся семья бросилась отчаянно сопротивляться. Их плач и крики, а также властные голоса членов комиссии, донеслись до нас. Мы с братом побежали туда, чтобы увидеть, что случилось.

Шевченко схватился в рукопашную с несколькими членами комиссии. Он старался сбросить их с себя, крича при этом, что он не покинет свой дом, который он построил своими руками, затратив свои силы и пролив много пота. Он уговаривал их оставить его в покое, потому что он беден, и ничего у него нет. Его жена уцепилась за дверной порог и решительно отбивалась от попыток сдвинуть её с места. Их испуганные дети стояли рядом и горько плакали. Товарищ Тысячник не принимал участия в потасовке, а только покуривал в стороне, наблюдая, как выполняется его приказание.

Сломив сопротивление Шевченко, они связали ему за спиной руки и вывели, чтобы посадить в поджидавшую ну улице телегу. Его жену, всё ещё оказывающую сопротивление, вынесли из хаты за руки и ноги и бросили в ту же телегу. Детям ничего не оставалось делать, как покорно следовать за своими родителями. Один из членов комиссии направил телегу с её душераздирающим «грузом» к центру села. Вскоре на пороге показались остальные члены комиссии. Товарищ Тысячник запер дверь на замок, и они все ушли, словно ничего и не произошло.

Позже мы узнали, что хата Шевченко стала штабом Первой Сотни. Прежний штаб сгорел, когда на селе вспыхнуло восстание крестьян. Шевченко стал невинной жертвой только потому, что его дом, над которым он так усердно трудился, стал нужен местным властям в замену сгоревшего. Много позже мы узнали, что семья Шевченко и другие семьи арестованных из центра села были отправлены на железнодорожную станцию и куда-то увезены дальше.

Какой-то сельский остряк, у которого ещё сохранилось чувство юмора, прозвал нового представителя партии «гробовщиком». Имя прижилось, и вскоре товарищ Тысячник среди нас стал известен как «товарищ Гробовщик» Лившиц.Конечно, никто не осмеливался так называть его в открытую. Но более подходящее прозвище трудно было придумать: наше село под его начальством сплошь состояло из голодающих людей, кто-то уже умер, другие стояли одной ногой в могиле. Дыхание смерти чувствовал каждый прибывающий в наше село. И, тем не менее, Тысячник и множество других посланцев партии и правительства продолжали неустанно искать утаённое зерно, переходя от хаты к хате, как будто они не видели своими собственными глазами, что люди теряют последние силы от голода. В большинстве случаев, вместо хлеба они обнаруживали тела умерших от истощения крестьян. Но даже после таких ужасных находок они не прекращали своих обысков. Нам было неясно, чего добивались партийные работники. Ведь коллективизация завершилась, и это уже не являлась повесткой дня. Что же тогда они выискивают у нас на селе? Может быть, государству надо представить убедительные доказательства того, что мы действительно все вымерли? Как это не покажется невероятным, но именно такое утверждение является самым лучшим ответом на поставленный вопрос.

Однажды в июне в воскресный день нас позвали на собрание нашей Сотни. Собрание проводилось в хате Шевченко. Мы с мамой пришли, когда собрание уже началось. Войдя, я сразу заметил перемены: перегородки, разделявшие комнаты и кухоньку, были снесены. Сейчас это была одна большая комната, в которой возвышались стол для президиума и трибуна. На трибуне товарищ Тысячник уже произносил речь. На стенах висели портреты партийных вождей, а с потолка свешивался огромный плакат с лозунгом «Битва за урожай — битва за Социализм!». Другой лозунг красовался на стене справа «Смерть кулакам!».

Я осмотрел собравшихся. Их было немного: помещение оказалось заполненным только наполовину. Собралось человек тридцать, все имели жалкий вид: некоторые были настолько истощены, что представляли собой передвигающие скелеты; другие, наоборот, распухли от голода. Все пребывали в молчании, подавленные и безразличные.

Товарищ Тысячник говорил о совместном постановлении Совета Народных Комиссаров и Центрального Комитета Коммунистической партии, касающегося хлебозаготовок урожая 1932 года. Главным пунктом его речи являлась превосходство коллективного хозяйства над индивидуальным. Основываясь на эту победу, настаивал он, и, ликвидировав кулацкий элемент на селе, СССР достиг высокого уровня развития зернового хозяйства, значительно увеличил посевную площадь и добился небывалой урожайности зерновых. В 1931 году в закрома государства было засыпано в 2.5 раза больше зерна, чем в 1928 году, когда ещё преобладали единоличные хозяйства. Товарищ Тысячник снова и снова повторял, что Советский Союз преодолел кризис по хлебозаготовкам только благодаря претворению в жизнь мудрой ленинской политики партии. Затем он торжественно провозгласил, что в 1932 году по Украине в целом, в том числе и в нашем селе, будет собрано столько же зерна, как и в прошлом году.

Закончив чтение и пояснения совместного постановления, товарищ Тысячник перешёл к расхваливанию колхозного строя. Он очень старался доказать, что посредством колхозов, СССР в скором времени догонит и перегонит Америку и Европу по хлебозаготовкам. Хорошим доказательством того, сказал он, является увеличение урожая зерновых в 1930 и 1931 годах. В заключении он выдвинул требование, чтобы план 1932 года по сбору зерновых был выполнен любой ценой. Надо будет отрапортовать сразу же после уборки урожая, не дожидаясь января 1933 года, как записано в постановлении. Сделав это, мы, таким образом, подтвердим свою преданность коммунизму. На этом собрание закончилось. Ни вопросов, ни обсуждения не проводилось. Каждый видел, что товарищ Тысячник и его свита, торопились уйти. Они не хотели слышать о том, что мы голодаем.

Речь товарища Тысячника не произвела на нас впечатления. Для нас ничего не значили его цифры, отражающие план сбора зерна по Украине в целом и по нашему селу в частности. Нам хорошо было известно, что наши амбары совершенно пустые. Мы также знали, что утверждение, будто увеличение урожайности 1931 года по сравнению с 1928 годом, якобы связанное с преимуществами колхозного строя, было чистым обманом. На собственном опыте мы знали, что урожайность обусловили другие факторы. Чтобы повысить доставку зерна государству в 1930 и 1932 годах в ход пошли все имеющиеся запасы зерна, в том числе и предназначенные для посева. Крестьяне были безжалостно ограблены, с их нуждами не считались.

Тяжёлым потрясением для нас стало требование товарища Тысячника собрать в 1932 году такой же урожай, как и в 1931 году. Мы просто были не в состоянии этого сделать. План 1932 года по сбору зерна не учитывал реального количества посеянных зерновых, а был, что называется, «взят с потолка».

Крестьяне не привыкли и не хотели работать в колхозе. Не хватало рук, и был сильный падёж скота. Из-за голода многие жители села ослабли и не могли работать, некоторые вообще покинули родные места в поисках пропитания. В результате колхозные земли стояли нетронутыми. Большая часть урожая, если вообще не половина его, оказалась потерянной во время жатвы. Это случилось в 1931 году, и ещё больше потерь ожидалось при сборе зерна в 1932 года. Кроме того, у крестьян не осталось зерна, чтобы провести посевную 1932 года. Их амбары стояли пустыми или использовались для хранения дров. То, что Москва требовала доставить такое же количество зерна, как и в предыдущем году, было не выполнимым, и для нас это обещало обернуться катастрофой.

Когда товарищ Тысячник со своей когортой приступил к компании по сбору и доставке государству зерна урожая 1932 года, для нас настали ещё более тяжёлые времена. Наиболее сильно страдали те, кто не имел сил посадить свой огород и принимать участие в общественных работах. Как я уже говорил, неработавшие колхозники были лишены права получать полкило хлеба или килограмм муки ежедневно. В дополнении, выходившие на работу колхозники обеспечивались два раза в день горячим питанием, обычно состоящим из супа, для густоты заправленным мукой. Достаточно тяжело было поддерживать силы работающему человеку, но всё же это позволяло ему существовать. Большой проблемой оставалось накормить и поддержать своих домочадцев, которым ничего не полагалось. Дети, старики и больные довольствовались тем, что работавшие оставляли им от своего скромного пайка.

Борясь с голодом, жители села испробовали все средства, чтобы спасти себя и свои семьи. Кто-то охотился на птиц: ворон, сорок, ласточек, воробьёв и даже соловьёв. Можно было увидеть измождённых людей, ищущих в прибрежных кустах птичьи гнёзда или ловящих в воде мелких рачков. Даже раковые панцири, хотя совсем несъедобные, шли в пищу: из них варили бульон. Доведённые до голода люди собирали коренья, а если повезёт — грибы и ягоды. Некоторые пытались поймать мелких лесных животных.

Голод заставлял людей есть всё, что угодно: даже испорченные и прогнившие продукты — картошку, свёклу и другие корнеплоды, которые в обычных условиях отказываются есть даже свиньи. Они даже питались сорняками, листьями и корой деревьев, насекомыми, лягушками и улитками. Никто не гнушался мясом умерших от болезней лошадей и коров. Часто такое мясо оказывалось уже прогнившим, и люди, наевшись его, умирали от отравления.