Глава 6

ван Хижняк был председателем хлебозаготовительной комиссии первой Сотни. Когда-то он жил по соседству с нами. Товарищу Хижняку было около сорока лет, он имел крепкое телосложение, был небольшого роста и почти не владел грамотой. Лицо, покрытое глубокими морщинами; густые, вечно грязные светлые волосы и холодные, тускло-зелёные глаза, полуприкрытые тяжёлыми веками, и колючие ресницы придавали ему сходство со свиньёй.

Таким был человек, стоявший во главе хлебозаготовительной комиссии нашей Сотни. Его физическая непривлекательность соответствовала уровню его ума и морали. Он был грубым, невежественным и озлобленным. А его манера разговора отличалась высокомерием и вульгарностью, он мог к месту вставить шаблонные фразы. Иногда он старался говорить на городской манер, которому нахватался где-то за время своего отсутствия, но и тогда его речь пестрела грязными ругательствами.

Когда началась Октябрьская революция, товарищ Хижняк оказался единственным коммунистом в нашем селе. Во время революции, как председатель Комитета Бедноты, он стал одним из самых активных и энергичных организаторов революционного местного управления. После революции он остался ярым сторонником коммунистической политики на селе. На самом деле, он приобрёл большую власть, и поэтому жестоко и бессердечно расправился со многими видными селянами.

Вскоре после революции, когда в очередной раз политика коммунистов круто изменилась, он исчез из села, что вызвало недоумение. Никто не знал, куда он уехал и чем занимался. Его стали забывать, но с началом коллективизации Хижняк снова появился на селе.

При организации хлебозаготовительной комиссии нашей Сотни товарищ Цейтлин и его партийные помощники, казалось, нарочно подбирали наиболее дегенеративные элементы на селе. Ярким примером этому служил Хижняк. Правда, среди членов комиссии были честные и трудолюбивые крестьяне, которых мы все знали и уважали, но основу комиссии составили личности с садистскими наклонностями. Помимо товарища Хижняка, одним из членов этой комиссии, которого я знал, стал страшный Василий Хоменко, заслуживший своими жестокостью и бессердечностью дурную репутацию в нашем селе.

Другие члены комиссии не были так известны, как Хижняк и Хоменко, тем не мене, они принадлежали к категории людей, способных сделать нашу жизнь несносной.

Иван Бондарь, «товарищ Иуда», тоже вошёл в состав комиссии. Он присоединился к нашей Сотне несколько дней спустя после разрушения церкви. Поскольку наша Сотня числилась под номером «Один», сельское начальство хотело её сделать образцом для других Сотен. По этой причине они привлекли наиболее доверенных лиц. И товарищ Иуда быстро нашёл общий язык с товарищами Хижняком и Хоменко.

Представителям партии и правительства были даны практически неограниченные полномочия. Их способности оценивались по количеству изъятых у крестьян продуктов и числу крестьян, загнанных ими в колхоз за кротчайшее время. Для выполнения своих задач они не брезговали никакими методами. Девизом дня стали коммунистические афоризмы, что цель оправдывает средства, и что победитель всегда прав.

На Украине есть поговорка, что пан не так жесток, как если бы на его месте оказался холоп. Товарища Хижняка и его сподручных власть совсем опьянила. Никогда раньше мы не сталкивались с подобными хамством и грубостью. Казалось, их произволу и тщеславию не было предела. Деятельность комиссии тщательно планировалась и координировалась. Товарищ Хижняк, агитатор и ещё несколько комитетчиков заседали в суде штаба нашей Сотни. Они вызывали тех крестьян, которые казались им упрямыми или подозрительными, и «работали» с ними индивидуально. А товарищи Хоменко и Иуда с оставшимися управленцами Сотни тоже индивидуально проводили работу среди Десяток и Пятёрок. Однако основной упор они делали на проведении собраний членов своих подразделений. Нам приходилось присутствовать на том или ином собрании практически каждый день, включая воскресенья. Воскресные собрания обычно начинались рано утром и растягивались на весь день.

Руководители нашей Сотни, так же как и другие, использовали в отношении нас строго заведённые методы. Один из них они сами называли «первопроходцы». Крестьянин вызывался для выяснения, почему он не вступает в колхоз. Вопрос повторялся снова и снова. При этом крестьянину напоминали, что только «враги народа» противостоят политике партии по проведению коллективизации. Наконец, ему давали карандаш, чтобы он подписал заявление и, таким образом, избежал бы проблем. Некоторые подписывали, но большинство под различными предлогами отказывалось.

В последнем случае и применялся метод «первопроходцы». Начальство велело крестьянину передать какое-нибудь послание другой Сотне, скажем, Второй Сотне. Поскольку никто не решался отказаться выполнить такое поручение, крестьянину ничего не оставалось, как идти через всё село. Когда он прибывал на место, то обнаруживал, что там его уже ждали. Немедленно начиналось новое следствие на ту же тему. Опять ему приходилось объяснять, почему он не вступает в колхоз, и снова ему советовали сделать немедленно этот шаг. Если он ещё всё сопротивлялся, его отсылали в другую Сотню, и всё начиналось с самого начала. После посещения последней Сотни, его направляли в сельсовет, где заседал товарищ Цейтлин. Здесь опять он подвергался длительному и замысловатому допросу.

Стояла зима, и было очень холодно. Все дороги и тропинки в селе занесло снегом. Несчастному приходилось всю ночь напролёт бродить по селу, оставляя за собой следы в глубоком снегу. Отсюда и возникло название «первопроходцы». Этот метод применялся представителями власти по явно составленному заранее графику. Каждую ночь около пяти крестьян нашей Сотни и примерно сорок человек других Сотен бороздили село. Можете себе представить эту картину: около сорока жалких крестьян, продрогших от мороза и падающих от усталости, медленно пробирались сквозь темноту, по пояс проваливаясь в глубокий снег?

На рассвете он возвращался домой только для того, чтобы получить новую повестку от руководителей Сотни явиться на следующую ночь. Программа следующей ночи отличалась от предыдущей. Сначала ему приходилось несколько часов ждать своей очереди, а потом он подвергался прежнему допросу. Не передумал ли он? Согласен ли вступить в колхоз сейчас? Некоторые соглашались, но большинство по-прежнему отвечало «нет». Как и прежде, крестьяне старались привести разные отговорки, но на этот раз их не желали слушать, ссылаясь на отсутствие времени. Ему предлагалось немного обождать, но не в избе, поскольку в ней набилось много народа, а в сарае: там почти свободно. Действительно, там было «только» пять или шесть других крестьян, и несчастная жертва внезапно оказывалась запертой в промёрзшем сарае.

Этот метод давления назывался «охлаждением». Продрогшим, униженным и измождённым от недосыпания и домогательств крестьянам приходилась ждать часами. В холодной темноте сарая многие начали понимать безнадёжность своих сопротивлений.

Проходили часы, и представители власти требовали к себе крестьян, одни за одним, и снова предлагали подписать заявление в колхоз. Большинство по-прежнему отказывалось. Поэтому поодиночке (им не разрешалось ходить группой) их снова отправляли «протаптывать тропинки». Это процедура повторялась день за днём, пока человек, окончательно выбившийся из сил и подавленный духом, не подчинился требованию властей. Тогда уже другой житель села занимал «своё» место в сарае и протаптывал тропинки в снегу.

Члены других Сотен подвергались издевательствам иного рода. Так однажды мы прослышали о событии, произошедшем во Второй Сотне. Партийцы Второй Сотни вызвали на «социалистическое соревнование» по ускоренному вовлечению в колхоз Седьмую Сотню. Во время собрания, на котором крестьяне по-прежнему противились вступлению в колхоз, председатель Сотни велел затопить печь. Затем он приказал закрыть в печи заслонку, и, поставив на дверях стражу, покинул помещение. Спустя некоторое время, несколько крестьян от угарного газа повалились на пол в полуобморочном состоянии. В конце концов, кто-то догадался разбить окно.

Не знаю, выиграл ли этот председатель соцсоревнование. Но человек, разбивший стекло, позже был привлечён к народному суду за «вмешательство в работу официальных лиц» и за «порчу социалистической собственности». Его сослали в лагерь на десять лет, и с тех пор мы о нём ничего не слышали.

Вечерние и воскресные собрания были для нас чрезвычайно унизительными и мучительными. Несомненно, они готовились не столько для политического и идеологического промывания мозгов, сколько для того, чтобы сломить крестьянский дух независимости. Собрания проводились под партийным руководством в сторону коллективизации, и партийные работники «разъяснили» задачи, поставленные перед колхозами. Партийная пропаганда называла подобные собрания «привлечением масс в социалистическом управлении государством».

Этим собраниям отводилась решающая роль в привлечении крестьян в колхозы. Обычно собрание открывалось длинной речью о методах коллективизации. Затем следовали краткие выступления, после чего отводилось время для вопросов и ответов. После этого председательствующий объявлял дебаты открытыми. Конечно, эти дебаты не выходили за рамки коротких выступлений представителей власти и активистов, а жители села не принимали в них никакого участия. У нас не было иного выбора, как слушать до отупения.

Наконец, председательствующий переходил к следующему вопросу. Это касалось «социалистического соревнования» за предыдущую неделю. Каждый взрослый был вынужден принимать участие в соревновании по ускорению коллективизации.

Наше село соревновалось с соседней деревней. Наша Сотня вызвала на соревнование Восьмую Сотню и соответствующую Сотню соседней деревни. Все руководители соревновались друг с другом, и предполагалось, что все сельские жители соревновались между собой.

Председатель собрания оглашал результаты соревнования. Несмотря на «достижения», руководство никогда не было удовлетворено. Поэтому на нас сыпались обвинения, неудовольствие и угрозы. Они стремились к стопроцентному показателю.

Затем председатель собрания вызывал главу Сотни с отчётом о состоянии соревнования с другими Сотнями. Если случалось, что наша Сотня лидировала, то появлялся шанс скоро уйти домой. Но, если мы были в числе отстающих, то должны были приготовиться прослушать длинную лекцию о важности «социалистического соревнования».

Соревнования между Десятками и Пятёрками так же подвергались тщательному анализу. Победителей, сумевших на прошедшей неделе привлечь в колхоз наибольшее число крестьян, ждал торжественный марш, звание Ударников труда и благодарность начальства. Отстававших заносили в «чёрные списки». Занимавшие промежуточную позицию могли рассчитывать увидеть свои имена на картинках с черепахами и крокодилами. Черепахи олицетворяли медлительность, а крокодилы — ошибочность. Самым позорным считалось быть «крокодилом». Их расценивали как врагов коммунистического порядка или, что было ещё хуже, саботажников. Обычно таких людей переводили в другие подразделения внутри Сотни или выводили в другую Сотню, и обязательно предупреждали, что в случае повторения невыполнения плана последует арест и тяжёлое наказание.

Покончив с итогами соревнований между подразделениями, переходили к отчётам об индивидуальных соревнованиях. Прежде всего, заслушивали отчёты руководителей. Каждый из них был вынужден придерживаться следующей схемы: сначала они шаблонными фразами превозносили преимущества колхозной системы, затем торжественно обещали «дорогим партии и правительству» к следующему воскресенью привлечь в колхоз такое-то число крестьян. После чего выступавший бросал вызов товарищу такому-то. «Товарищ такой-то» не имел другого выбора, как принять вызов, и начиналась цепная реакция.

Соревнование среди жителей села имело свои особенности. Всю неделю начальство «обрабатывало» нескольких крестьян. На воскресном собрании такой крестьянин заученно поднимался с места и монотонно произносил вызубренные слова о том, как он счастлив, вступив в колхоз. После этого он призывал кого-нибудь из крестьян последовать его примеру.

На воскресных собраниях инициаторы соревнований и их соперники обязаны были отчитаться об итогах за неделю. Начальству приходилось рапортовать, сколько крестьян привлечено в колхоз за период с предыдущего воскресного собрания. Те, кто демонстрировали хорошие показатели, всячески расхваливались. В противном случае выносился выговор, и их предупреждали о необходимости к следующему воскресенью улучшить результаты, иначе последует наказание.

Затем заслушивали крестьян. Инициатора соревнования оставляли в покое, но тот, кого вызвали соревноваться, немедленно обязан был принять или отклонить вызов. Если он не соглашался, то должен сейчас же дать разъяснения, почему нет. Если принимал вызов, то почему он ещё не внесён в список преданных советских граждан, например, колхозников? Для честного крестьянина это был болезненный момент, потому что он не мог себе позволить просто отказаться и послать к чёрту всё начальство вместе с их колхозом, что, бесспорно, он бы сделал при других обстоятельствах. Ему только оставалось промямлить: «Я ещё не готов». Конечно, такой ответ вызывал новый поток угроз и увещеваний.

Покончив с отчётами по соревнованию, собрание переходило к следующему вопросу повестки дня: индивидуальным рапортам. Каждый член нашей сотни вызывался собранием и давал ответы на вопросы, почему он ещё не вступил в колхоз, и как скоро он собирается это сделать.

Эти собрания обычно растягивались на всю ночь, а в воскресенье занимали весь день. Голодные и замученные жители села безропотно слушали и отвечали на многочисленные вопросы, но твёрдо стояли на своей позиции. Ничто не могло заставить их сдвинуться с этой позиции. По крайней мере, так они сами думали.

Но и коммунисты не были настроены сдавать свои позиции. Они вели настоящую войну и прекрасно осознавали, что там, где одна тактика терпит поражение, можно применить другую. Так и произошло.

В конце февраля — начале марта 1930 года представители власти, оценив ситуацию, перераспределили свои силы, задумывая новую тактику нападения, завершившуюся мощным ударом.

Однажды в воскресенье мы узнали, что за исключением товарищей Хижняка, Хоменко и Иуды, сняты с должностей все руководители подразделений (Сотни, Десяток и Пятёрок). Те руководители, чьи подчинённые не были признаны на собрании в числе лидеров, переводились на работу в соседние деревни. Одновременно из близлежащих деревень и городов к нам прибыли новые должностные лица. Попав в незнакомые условия, они проявили большую агрессивность.

Примерно в это же время местные партийные стратеги внедрили новую тактику, которую мы прозвали «собаки грызут друг друга». Тем крестьянам, кого раньше заклеймили кулаками и подвергли гонениям теми или иными способами, и которые продолжали проживать в нашем селе, было возвращено доброе имя, и местное партийное начальство вовлекало их в свою активную работу. Эта тактика даже превзошла все ожидания представителей власти. Крестьянам внушили, что они заслуживают расстрела, но теперь им давалась возможность загладить свою вину. Поэтому они должны помочь партии и правительству в проведении всеобщей коллективизации. Конечно, если они смогут доказать своё рвение, их тоже примут в колхоз. И так называемые «кулаки» стали самыми преданными активистами, и в стремление продемонстрировать свою преданность они превратились в безжалостных исполнителей партийной политики.

Более того, поскольку сами они были крестьянами, то, прекрасно зная крестьянскую психологию своих односельчан, они нашли самые удачные способы и средства по воздействию на крестьянскую массу в соответствии с коммунистическими политикой и требованиями.