ДОМАШНИЕ СТРАНИЦЫ СЕМЬИ ПЕРФИЛОВЫХ
Закрыть страницу
Поговорить с ICQ
Отправить SMS
На страницу баннеров
Написать письмо
На главную
Главная страница
В конец страницы
БИБЛЕЙСКИЕ и БОГОСЛОВСКИЕ тексты (1-я папка) - 2 часть

 

 

В религии важно не доказательство, а восприятие.

Никакое доказательство, понимаемое отвлечённо умом, не заменит здесь личного, свободного и непосредственного восприятия Божиих ЛУЧЕЙ – отверстым сердцем. Можно понять все возможные «доказательства бытия Божия», убедительное в этом аргументирование, - и всё-таки не уверовать и не начать молиться. И, наоборот, можно не знать и не разуметь этих доказательств, и быть религиозно-верующим человеком, живой опыт света обращает человека к солнцу, живой опыт духа – к Богу. Состояние вострепетавшего сердца... Неожиданно слетающая к человеку молитва... от лёгкого ветерка в пустыне на восходе солнца... (Антоний – рассказ ученикам).

Молитва может состояться от созерцания

простейшего цветка или травинки, при виде снежных гор или улыбки ребёнка. (Ехал я в 65-м на машине из Еревана в Егвард, и вдали передо мной виднелись снежные острые вершины горы Алла-Гёз – «глаза Аллаха». И название чудное, и видение чудесное!). Она может быть вызвана вдохновенным стихом ( «И над вершинами Кавказа изгнанник рая пролетал». Или: «И между гор, прорезав тучи, стоял всех выше головой, Казбек – Кавказа царь могучий, в чалме и ризе парчевой!» ), напевом мелодии (пленил меня, больного, полонез Агинского. Панки, барак, 1958)...

Она (молитва) будет жить наподобие цветов,

повёртывающих свой лик к солнцу (тоже и подсолнухов), но не могущих сказать об этом ни слова. Не исчислить разновидности духовных состояний... Но каждый раз, как человек сосредоточенно и искренне обращается к совершенству – его состояние уподобляется молитве и приближается к ней. Так, Ломоносов, Державин, Жуковский, Пушкин, Лермонтов, Тютчев – молятся почти в каждом своём стихотворении ( «Клянусь я первым днём творенья, клянусь его последним днём...». Или: «О, верь мне, я один поныне тебя постиг и оценил, избрав тебя моей святыней, я власть у ног твоих сложил!» Или: «Тебе принёс я в умиленье молитву тихую любви, земное первое мученье и слёзы первые мои» - «Демон» ). Гоголь постиг это в поэзии Пушкина: «Поэзия для него была святыня, - точно какой-то храм»... ( «И я любовь узнал душой с её небесною отрадой, с её мучительной тоской» – «Руслан и Людмила». Или: «И молвит: «Сжалься надо мной, не отвергай моих молений!» - «Бахчисарайский фонтан»). Пушкин был для всех поэтов, ему современных, точно сброшенный с неба поэтический огонь, от которого, как свечки, зажглись другие самоцветные поэты».

Русские поэты знали,

что «поэзия есть религии небесной сестра земная», «Смотрите, как прекрасно творение Бога!» Человеку вообще дана возможность молиться – каждый дыханием своим, зрением и слухом, молчанием и пением, стоном и вздохом, творческим искусством и исследующим умом, приговором судьи и храбростью воина, на пашне и в лесу, в саду и на пасеке, столпничеством и паломничеством, воспитанием детей и хозяйственным трудом, на троне и в темнице... – каждой слезой, каждым деянием и всем терпением своим.

Но есть степень молитвенного горения, когда молящееся сердце требует новых, своих, самослагающихся слов и покидает все привычные и как бы «выветривавшиеся» слова. Эти новые, «свои» слова редко бывают на духовной и художественной высоте тех молитв, которые были найдены и сложены великими созерцателями и подвижниками; они бывают и бессвязны, и беспомощны, и духовно неточны, и не столь богаты сосредоточенным в них опытом и смыслом; но зато им бывает присуща непосредственность вдохновения и искренность исторгающего их сердца – и в этом их несравненная и подлинная ценность. Таково действие сокровенной и постоянной, «неумолкающей» безмолвной молитвы. Она есть уже начало единения с Богом.

Молитва есть не что иное,

как выхождение из первозданного и неизбывного человеческого одиночества и «простирание» души к Богу. Человек может быть уверен, что Бог внемлет всякому обращению: и отчаивающемуся, и беспомощному, и сомневающемуся, и даже ропщущему...

Внемлется всякой молитве, но приемлется не всякая. Надо помнить, что Бог всегда близок к человеку, и надо молиться так, как если бы человек произносил свою молитву, непосредственно обращаясь к «отверстому для него слуху Божию».

Гегель полагает не без глубокого основания, что со стороны Божества нет и не может быть препятствий к тому, чтобы открывать себя человеку и чтобы человек воспринимал это ОТКРОВЕНИЕ.

... Вера крепнет и распространяется

не от логических аргументов, увещеваний и не от усилий воли, и не от повторения слов и формулировок, но от ЖИВОГО ВОСПРИЯТИЯ Бога, от молитвенного огня, от очищения сердца, его подъёма и просветления, от ЖИВОГО СОЗЕРЦАНИЯ. «Сам Дух» молится в сердце «воздыханиями неизреченными» (посл. римл. 8. 26).

Простая встреча с пастырем испытывается как утешение и безмолвное ободрение. Таков был Василий Великий. Пастырь призван быть живым источником и живой школой МОЛИТВЫ.

Акт словонахождения требует особого дара, данного далеко не каждому. Но и тогда молитвенное вдохновение как бы «развязывает» этот дар в душе человека, и сочинённая вдруг молитва выговаривает дивные слова. Но нам, не завершившим духовное очищение, не следует покидать духовно-словесный путь преждевременно, путь, который проторили святые отцы церкви, пускаться в дерзновенный словесный экскурс. Надо научиться зажигать свой дух и гореть им, читая МОЛИТВОСЛОВ.

У Бога добра и любви естественно просить помощи только в делах любви и совести. Но не помощь в делах злобы, ненависти, жадности, низости и пошлости. Нелепо молиться из греха о грехе – кощунство. Известный римско-языческий сатирик Персий Флакк писал, что в Риме люди нередко произносили такие молитвы, которые по их низменности и неприличию можно было шепнуть самим богам только на ухо. Имея в виду такое развращение, ещё Пифагор требовал, чтобы всякая молитва читалась громко...

Призывая помощь Божию, человек просит не взамен своих усилий, а довершить всё то, может быть, непосильное ему...

Человек, подобно МОИСЕЮ, восходит на гору для беседы с Богом, однако с тем, чтобы вернуться, неся с собой «скрижали» для земной жизни.

Никакие другие внешние знаки молитвы – ни воздетые руки, ни заклаемые жертвы, ни крестное знамение, ни коленопреклонение, ни произносимые или воспеваемые слова, ни оглушительная игра на органе, ни возжигание свечей, ни каждение, ни земные поклоны, ни пышные процессии – сами по себе молитвы не составляют и даже не свидетельствуют о её действительном совершении. Обряд может отправляться внешне, формально, без участия духа и сердца, а следовательно без подлинной молитвы: ибо внешняя видимость может расходиться с внутренней правдой и оставаться пустой и мёртвой. От мёртвых слов и жестов к Богу не восходит ничего... Ибо религия связует молящегося человека с Богом, а не молящегося, хотя бы замененного ангелом.

Истинным же «жилищем» и «деятелем» молитвы

признаются дух и сердце. Так было и есть во всех религиях.

Молитва конфуцианца совершается в акте совести. Индусы, и в частности йоги, сосредоточивали молитву со вниманием в мыслях. Но христианская молитва есть прежде всего молитва любви, обращённой к Богу как Отцу и средоточию совершенства. Без этого молитва просто не состоится, ибо никакая интенсивность мысли, никакая яркость воображения, никакая сила волевого напряжения не даст любви и не зажжёт её. Любовь же есть главное в вере и молитве.

Иоанн Кассиан Римлянин: «Всех видов молитв столько, сколько в одной душе или во всех душах может порождаться разных состояний и настроений. Всякий иначе молится, когда весел... , когда угнетён... , когда испрашивает... Живая молитва есть всегда духовно-сердечная импровизация, даже и тогда, когда «уста» (внешне-телесные и внутренне-беззвучные) произносят одну и ту же привычную молитву».

Молитва есть драгоценнейшее высшее и всегда доступное

делание, открытое человеку. Как бы интенсивна, длительна и вдохновенная она ни была, она всегда остаётся личным деланием человека, даже и тогда, когда укрепляющее и вдохновляющее участие благодати становится для молящегося несомненным.

Смысл молитвы состоит именно в том, что свободный личный дух взывает к Богу. Поэтому не следует представлять себе дела так, что в человеке начинает молиться сам Бог. Благодатно посещённая, укреплённая и вдохновенная душа – остаётся личной душой человека, по-прежнему нуждающейся в молитве, по-прежнему творящей её... Поэтому человек не может погашать своё деятельное и вдохновенное участие в молитве, но всегда усиливать его, - даже и тогда, когда он при жизни или по смерти увидит себя совсем уходящим или же ушедшим в свете Божьего «пространства». Никакое «облагодетельствование» не погасит и не упразднит молитву личной бессмертной души.

И сколь бы высока ни была достигнута человеком ступень очищения и преображения, душа его никогда не имеет основания считать себя... существом уже ничего не делающим... а потому не имеющим ни добродетели, ни греха. И. А. Ильин. Аксиомы религиозного опыта. Изд. 1993 г.

...«Далёкий, вожделенный брег!

Туда б, сказав прости ущелью,

Подняться к вольной вышине!

Туда б, в заоблачную келью,

В соседство Бога скрыться мне!..

« В этом прижизненном «уходе» от страстей, дел и всей земной жизни к сердечному созерцанию тайн Божия бытия и Его совершенства и состоит так наз. «духовное» или «умное делание» православного отшельника.

Долгий молитвеный аскез превращает его душу, по слову Макария Египетского, она становится «вся светом, вся оком, вся духом, вся упокоением, вся радованием, вся любовью, вся милосердием, вся благостью и добротою». Она как бы возвращается к древней, естественной невинности духа и врастает по новому в природу... «Антена» его души воспринимает многое, недоступное другим. Звери и птицы питают к нему доверие и готовы служить ему.

Человеку естественно и необходимо просить у Бога помощи и благодати – земных благ. Но по мере очищения души и углубления веры человек не домогается ничего земного, кроме духовной помощи. Прошение о земном – как своего рода малодушие.

«По воле Твоей, Господи, да будет со мною!» - молитва Исаака Сириянина.

«Пошли, что повелишь, и повели, что захочешь» (Блаженный Августин).

«Дай, что пожелаешь, и отыми, что пожелаешь» (Марк Аврелий)

«Помоги мне, ГОсподи, не переставая радоваться, исполнять в чистоте, смирении и любви волю Твою» (Лев Толстой).

«Господи, Господи!» (Андрей Юродивый).

«Когда предстаёшь в молитве перед Богом, сделайся в помысле своем как бы немотствующим младенцем» (Исаак Сирианин). Ибо слова имеют в душе человека земное, чувственное значение.

Авва Исаия – «Молитва не должна быть расхищаема помыслами».

Евграфий Монах: «Когда ум во время молитвы не воображает ничего мирского, значит он окреп».

Макарий Великий пишет: «Будучи восхищен молитвой человек... ощущает неизреченное удовольствие, восторгается всецело парящий и восхищенный ум его, происходит в мыслях забвение о земном мудровании, потому что переполнены его помыслы и, как пленники, уводятся у него в беспредельное и непостижимое, почему в этот час бывает с человеком, что, по молитве его, вместе с молитвой отходит и душа».

По-видимому, именно так отошёл в вечность Преп. Серафим Саровский.

Иоанн Кассиан повествует: «Господь присных своих приводит... к той пламенной, весьма немногими познанной или испытанной, даже, скажу, неизреченной молитве, которая превосходя всякое человеческое понятие, не звуком голоса, не движением языка и произнесением каких-либо слов, обозначается, и которую ум, излиянием небесного онаго света озаренный, не слабой человеческой речью воображает, но, собрав чувства, как бы из обильнейшего некоего источника изливает из себя неудержимо и неизреченно, не како исторгает прямо к Господу, то изъявляя в этот кратчайший момент времени, чего, в себя пришедши, не в силах бывает он ни словом изречь, ни проследить мысленно».

Не следует делать себе иллюзии: большинству людей такие высшие молитвенные взлёты недоступны. Для того, чтобы испытать их, необходима такая энергия духа, такое умение сосредоточиваться и такое долгое пребывание в отрешении от земных страстей и целей, которые несвойственны или недоступны обычному человеку.

Религия без катарсиса всегда будет лишь тёмной и гибельной магией. Дорога страстного и торопливого самонасилия не даст благодатного озарения.

Однако есть иная возможность, скромнейшая, но драгоценная; иное задание, доступное верующему, и зиждительное для его духа. Это водворение в его сердце некоего постоянного помятования о Боге, не исчезающего ни в каких жизненных положениях и ни при каких условиях. Помятование это есть состояние сердца и совести, а потому и воли, которое слагается и крепнет как бы «само», но именно от искренней молитвы.

Лучшее христианское миссионерство есть то, которое проистекает из подлинной доброты и сердечного понимания. Бессердечные люди не постигают в Евангелии самого главного; а если поймут, то не заживут им и не осуществят его. Ибо любовь отверзает сердце человека – и для Христова откровения и для жизни и страдания других людей. Ибо истинный духовник есть носитель христианского духа, духа любви и сердечного созерцания. Таков был Серафим Саровский.

... Хранить справедливость в осуждении.

Совестный христианин не преувеличивает – ни в утверждении, ни в отрицании. Его суждение происходит от смирения, но произносится с мужеством и силой, ибо не он только произносит его, но, совестный, потому справедливый огонь в нём. Таков был Иоанн Златоуст (христианская совесть с чистым пламенем и кротким светом).

Ещё Василий Великий призывал: «Желай лучше узнать жизнь праведных» (письма. 39) и советовал «всматриваться в жития святых...».

Ещё Марк Аврелий призывал: «Живи безропотно в ничем неомрачаемом веселии духа», не взирая на вражду людей... Ибо духовно-созерцающий человек всегда имеет источник высшего покоя и высшей радости. Однако обычному язычнику это было недоступно и непонятно. Иное дело – христиане. В первом послании апостола Иоанна читаем: «И сие пишет вам, чтобы радость ваша была совершенна. И вот благовестие, которое мы слышим от Него и возвещаем вам: Бог есть свет, и нет в Нём никакой тьмы».

Именно такова была радость, в которой пребывал Франциск Ассизский, сей замечательный сын древнего Православия в недрах католицизма. Это выражает и Феофан Затворник, когда говорит: «Вообще же все, истинно приступавшие ко Господу, ощущали сие некоторым взыгранием духа своего».

Тот мир, который отвергается религиозными аскетами, есть мир человеческой пошлости, а не мир природы; они называют «миром» - тот уровень переживаний, содержаний, отношений, интересов и удовольствий, который бездуховен и для всего Божественного мёртв и слеп. Они как бы уклоняются от «чёрного хлеба» и требуют «пряностей»; они хотят, оставаясь в мире, уйти от тех заданий, которые возложены Богом на в-мирпребывающего человека; они посягают на воображаемое ими «генеральское звание», не желая быть солдатом и забывая, что «генерал» есть лишь разновидность «солдата».

У древних балтийских славян бог «Световид» изображался в виде великой человеческой фигуры с четырьмя лицами, смотрящими во все стороны. Сенека пишет: «От Божества ничто не может быть скрыто: оно присутствует в наших сердцах, оно входит в наши мысли». У Эпиктета читаем: «Если ты закроешь двери и погасишь свет в своей комнате, не говори себе, что ты один, - Бог в твоей комнате, а также твой Ангел-хранитель. Не верь, что они нуждаются в свете, чтобы видеть, что ты делаешь».

Все великие люди были люди «одержимые» чувством ответственности и совестью. К совести обращается человек, приступающий к таинству покаяния. Совесть удерживает на весу руку, поднятую для несправедливого удара; она заставляет писателя «переделать» написанное, держать слово и присягу. Совесть сильнее человека и больше человека: ибо она есть Божий свет в нём.

Таинство покаяния, как душеочистительное,

непременно предшествует Таинству Евхаристии. Таинство, совершаемое и приемлемое без молитвенного наполнения, происходит не к Благодати, а «в суд и в осуждение». Таинство Евхаристии – высшее и завершительное. Это таинство как ни одно другое, изъемлет человека из его земной жизни, из его тварных состояний и судеб и обращает его к Богу; к единению с Христом Спасителем.

Единение это предсказуется ему в такой полноте, о которой он, строго говоря, не смел бы и мечтать; подобно тому, как тело и кровь Спасителя даются ему под видом хлеба и вина в жизненную пищу и живоносное питье, как дух его призывается приступить к такому же, но душевно-духовному единению; и подобно тому, как через кратчайшее время принятые им Святые Дары входят в его тварный организм и становятся уже неотличимой от него его «субстанцией», так душа его и дух его призываются и благословляются к тому, чтобы принять в себя Дух Христов, который должен стать неотличимой от его личного духа - духовной субстанции его жизни.

Земная смерть прекращает органическую самодеятельность моего одушевлённого тела и отнимает у моего духа возможность пользоваться им; но она не угашает моего духовного бытия.

Пребывая в телесных лишениях, человек способен на ясность и веселие духа. Испытывая мучительную и длительную боль, человек может силой духовной любви и воли отвлекаться от неё и творить, создавая в искусстве или философии – лёгкие, изящные, глубокомысленные творения.

Именно поэтому среди религиозных обрядов особое значение приобретают «Обряды - таинства» и тайна этих таинств состоит именно в живом приобщении человека – Богу. Это приобщение состоит обычно в том, что человек приносит свои дары Богу ( «жертва» ) и воспринимает от Бога Его Дары. Человеческие дары, в чём бы они ни состояли, всегда надлежит разуметь символически и духовно.

Возжённая свеча есть символ молитвенно горящего сердца.

Просфора знаменует духовное участие в Евхаристии. И даже древние жертвы, - заклинания и всесожжения, - как бы знаменовали молитву: «Что я смогу дать Тебе, что не было бы уже Твое».

Благодать Божия есть истинное «счастье», но человек, чающий от религиозного опыта «удовольствий», «наслаждений» или «радостей» – извратит свою религиозность и не найдёт пути к Богу.

Религия не обещает человеку ни здоровья, ни земной удачи. Поэтому не правы те, которые оказавшись неудачниками в земном счастье (подобно Игнатию Лойоле), начинают добиваться «неземного» счастья на путях религиозных. От этого религия превращается в какое-то убежище для жадных до счастья неудачников, в какую-то «самолечебницу» для больных и сластолюбцев… Религиозное счастье (блаженство) даётся именно тому, кто об этом не помышляет и его не добивается.

Благодать религиозная душа относит к единому первоисточнику: ей всегда и во всём открывается Бог, ибо она уже научилась по лучу видеть Солнце. Это она – Божья превоустраяющая мудрость – в жемчуге и алмазах, в планетах, в цветах, в муравьях и в тихой разумности Слона. Это Его вдохновение поёт в молящейся сонате, в трепетной элегии поэта, в полёте мраморного ангела. Всюду веет Дух Божий. Обманется ли человек, изнемогающий от голода и воспринявший жизненно-питающую пищу? Подобно этому не обманывается дух человека, получая от Духа Божия.

Итак, богословствуя, надлежит строго различать ДВЕ ИДЕИ: идею Бога самого по себе, в Его всесовершенном и непостижимом, небесном существе, - и идею, излучаемую Им и даруемой людям, а потому вступающей в земную - человеческую среду и её преображающей «энергии» или Благодати.

Святой Григорий Палама был мудр и глубокомыслен, что настаивал на этом различении. Уже в онтологическом измерении «Бог» и ниспосылаемая Им «благодать» - не тождественны: ниспослание благодати совершается Богом и не означает снисхождение самого Бога. Нисхождение самого Бога совершилось один раз – во Христе Иисусе; а ниспослание благодати совершается бесконечно и бесчисленно.

Силы и дары Божии, ниспосланные людям, становятся имманентными миру; допустить же имманентность самого Бога миру (вместе со Спинозой или Гегелем), значит выйти из христианства и принять пантеистическое учение. Примечание: имманентный - лат. свойственный, присущий – внутренне присущий какому-л. явлению, проистекающий из его природы. Пантеизм - гр., учение, отождествляющее Бога с природой и рассматривающее природу как воплощение божества.

Поэтому, получение Божественной благодати – не равносильно и не равнозначно «плототворению Бога» в душе, как полагает Симеон Новый Богослов. И «просветление мысленными лучами света Божия» - не равнозначно и не равносильно «вселению Пресвятой Троицы» в личную душу человека; это может быть лишь отображением Господа в Его существе...

И стать «бесстрастным и святым» не значит стать «обожжённым», ибо Господь не токмо «бесстрастен и свят» ; но ещё неизмеримо и неописуемо во всех отношениях больше всего. Ибо человек, преображенный лучами благодати, не «обоживается» по естеству, по существу, по ипостаси, субстанционально, а только становится достаточно зрелым, чтобы вступить в тот «непреступный свет», в котором обитает Господь.

И вот, приобщению к Богу есть высшее, доступное человеку на Земле счастье, для которого недаром соблюдается имя «блаженства». Так обстояло, по-видимому, во всех больших религиях, не исключая религии Будды, который избегал говорить о Боге, но звал к блаженству НИРВАНЫ.

Надо, чтобы Божии лучи проникли во все слои души, сжигаяп ошлое и окрыляя душу к духовности.

... СОЗНАНИЕ есть состояние душевное;

оно ежедневно прерывается сном, иногда даже по несколько раз в день (а подсознательное? – по-Фрейду – моё прим. ) Но духовность человека сохраняет своё единство на протяжении жизни и обычно даже освобождается от этих психических перерывов; а есть люди, таинственно соблюдающие и даже освобождающие силу духа именно во сне.

Духу человека дана власть над душой – власть самовоспитания, власть самоусовершенствования: власть укреплять свою совесть, приучать себя к бескорыстной духовной любви, облагораживать свой вкус, воспитывать в себе чувство ответственности и обязательности, приобретать силу молитвы и чистоту помыслов. Словом, ДУХ есть высшая и субстанциональная сила в человеке, не подчиняющаяся земной судьбе тела и души.

Отсюда возникает у человека притязание на духовную жизнь после смерти, и притязание это обоснованное. Тело есть лишь «дверь», а чувственно-земная душа – есть лишь «окно», соединяющее наш дух с остальным миром. По смерти распадается тело и перестаёт проявляться через него душа. Но дух и при жизни не сводился к ним и не исчерпывался ими, они были лишь его орудием, его скорлупой, его ладьёй, его временно-земным жилищем. И человек, убедившийся в этом при жизни, личным и самостоятельным, духовным и творческим опытом, не захочет даже обсуждать слепорожденный вопрос о возможной смертности личного духа. (А что ж душа? - моё прим. ) И вот человеку, выносившему личный жизненный духовный опыт, кажется странной и нелепой сама мысль о том, что лично-оформленная искра Божия может исчезнуть вместе с разрушением её земного жилища и орудия.

Существо, в котором Божия благодать и духовная свобода всежизненно и пожизненно творили, создавая личность, как некое единственное в своём роде «духовно-художественное произведение», не может угаснуть в Божиих простанствах, разлучившись со своим изнемогшим бывшим телом. И странно, что люди, научившиеся путём наблюдений тому, что ни материя, ни энергия мира не исчезают, а только меняют свой способ бы тия, утверждают обратное применительно к субстанциональной и благороднейшей энергии духа; этим они только доказывают что не позаботились о накоплении и удостоверении своего духовного опыта.

Дивное существо, Богом созданное, Его откровением благословенное, Его благодатью поддержанное и вскормленное, Его милостью взысканное, от Него воспринявшего свою свободу и прошедшее путь самосовершенствования – не исчезает в пустоте и ничтожестве, но продолжает осуществлять своё призвание в новой форме бытия. Оно научилось на земле созерцать неосязаемые реальности, воспринимать сверхчувственное совершенство, обходиться с бессмертными Предметами – и тем научилось желать и чаять бессмертия и для себя. Как же может оно принять на веру неосновательное и слепое слово о своей смертности, всецело противоречащее выношенному здравому смыслу. А принять это слово надо именно на веру, ибо доказательств того, что личный дух человека смертен – нет.

Если отрицатели бессмертия скажут нам, что они не «воспринимают» этого бессмертного духа, то мы спросим их, неужели они столь наивны, что считают субъективное невосприятие признаком небытия, и дефект личного опыта критерием предметной реальности? Если уже физика показала нам, что есть звуки, неслышные человеку, и лучи, недоступные его глазу, то духовный опыт прямо начинает с нечувствительных реальностей.

Для человека с духовным опытом земная жизнь есть духовное подготовление к смерти; смерть же наступает в момент духовной зрелости; и конец земного существования (странствования) есть рождение к сверхземной жизни.

Перспектива смерти учит человека «беречь день», жить достойно, созерцать лучшее из сущего, радоваться всякому совершенству, богатеть духовным опытом, благодарить и радоваться полученным дарам. Такой человек всю жизнь зреет: он созревает к часу своего земного отозвания. И это чувство своегодуховного созревания даёт ему, - сначала предчувствие, а потом уверенность, что смерть настигает человека не случайно что всякий из нас отзывается в тот момент, когда он (вопреки всем человеческим видимостям и мнениям) наибольшей доступной ему на земле в его обличии духовной зрелости и высоты.

Тогда ему даётся угаснуть на земле и возгореться в сверхземных «пространствах» Божиих; закрыть утомлённые глаза и открыть по-новому освобожденные очи духа; сбросить с себя телесную ткань ( «одежды бренные земли» - моё прим. ) и принять новую форму бытия. Иными словами – по-новому приобщиться Свету Божиему, слабым прообразом и предчувствием которого был свет земного солнца.

Именно эта уверенность определяет религиозное отношение человека к смерти: она не может и не должна зависеть от личного произведения самого человека. Ибо человек должен духовно созреть к великому переходу в иное бытие; а судить о своей зрелости ему не дано.

И человек должен быть отозван своим Жизнедателем, единственно ведающим степенью его личной зрелости. Здесь тайна духовного организма и таинство Божьего решения соединяются для того, чтобы погасить субъективный произвол и внушить человеку религиозный ужас и художественное отвращение к самоубийству.

Смерть должна быть духовным увенчанием жизни. Она должна явиться таким «концом», в котором уже сияло бы начало нового восхождения. Она должна быть последним шагом земного очищения, последним духовным испытанием и возрастанием человека, последним вопросом духовного познания и духовной любви, обращённым к Богу ( «последней мысли выраженье, землебеззвучное прости» - моё прим. ) Тогда она становится и последним земным приобщением человека к СВЕТУ.

Нужна духовная одержимость.

Речь идёт здесь не о темпераментном кипении души вокруг религиозных тем, исповедных вопросов, церковных дел и канонических разнотолкований. Говоря о духовно одержимой душе, мы совсем не имеем в виду ни её слепую приверженость к догматам и канонам, ни властное самомнение человека, считающего себя единственным или главнейшим обладателем истины, ни воинственного исповедника в своей нетерпимости, ни всякое иное инвестирование личных страстей в дела веры и религии. ( «Напрасный отблеск жизни прежней!» - моё прим. ). В духовной ОДЕРЖИМОСТИ страсть горит, но о Боге, а не о человеческих размежеваниях; - страсть, но духовной цельностью - страсть любит, но не вожделением и не наслажденчеством, а благоговением и благодарностью; - страсть не враждует, а скорбит; - молится без жадности;- борется в трезвении; - верует и исповедует со смирением. ( «Всем упоением, всей властью бессмертной мысли и мечты» - моё прим. ). Эта одержимость будет у людей различного характера, темперамента, различного жизненного пути, различного умственного уровня. Она может быть совсем тихой, ясной, светлой и спокойной, как у преп. Серафима Саровского; она может быть пророчески зовущей, строгой и обличающей, как у Иоанна Крестителя; она может уйти целиком в уединенное богосозерцание, как у Ворсонофия Великого; может приобрести черты философического помысла, как у Григория Богослова, и черты церковно-богословского организаторства, как у Василия Великого..

(«В нём было всё: любовь, страданье, упрёк с последнею мольбой и безнадежное прощанье – прощанье с жизнью молодой», как у Лермонтова. - моё прим. ). Религиозность человека естественно и неизбежно определяет личную судьбу человека; мало того, она становится его судьбой, в земной – а по существу и в грядущей – жизни. Человек, который считает себя «религиозным», а жизненный путь свой слагает вне этой своей «религиозности» – не верует, а обывательствует, не горит, а чадит; он не имеет ни религиозной очевидности, ни духовной одержимости; про таких людей мудрая русская пословица говорит, что они «на небо посматривают, по земле пошаривают».

Между тем настоящая религиозность человека есть начало судьбоносное. Она определяет собой весь уклад душевный, весь жизненный путь и всю судьбу человека. СУДЬБА – не в смысле «фатально-предначертанной, слепой неизбежности» и не в смысле «Божьего предопределения, связующего нас, но нам неизвестного».

Но в смысле свободно избранного, предпочтенного и уже духовно неотменимого пути. Произнося это слово «судьба», мы имеем в виду не состояние покорности, а акт самоопределения, не беспомощность человека, а проявление его духовной силы; не рабство, а свободный выбор.

Настоящая религиозность ставит для верующего вопрос о жизни и смерти: она показывает человеку перспективу земного конца и научает его – смотреть смерти в глаза, отучать себя от колебаний и страха, и измеряет силу своей религиозности и верность своей жизни – предпочтением смерти предательству.

Обращаясь к идее смерти: жить стоит только тем, за что стоит бороться даже до смерти и отдать свою жизнь. Тем, за что не стоит умереть, тем не стоит и жить. Цена жизни и смерти даёт нам последнее мерило для жизненных содержаний. Не всем безразлично стоит жить. Жить стоит только религиозноверным, только безусловно-ценным, только бого-оправданным! Все недуховные блага, начиная от богатства и кончая почестью и властью, таковы, что за них умирать нет смысла: они исчерпываются личной жизнью, они кончаются вместе с ней. И вот нелепо отдавать главное за второстепенное, субстанцию за акциденцию (акциденция - лат. , случайное, преходящее, несущественное свойство предмета), зерно ореха за скорлупу.

Отдать свою жизнь стоит только за то, что любишь больше себя:

мать отдаёт её за своего ребёнка, патриот за свою родину, верующий за свою святыню. Любить больше себя, что ценнее индивидуальной жизни, а таково только Божие дело на земле во всех его видах и изменениях.

Поэтому тот, кто живёт этим делом, – прав и в критическийчас будет готов отдать акциденцию и скорлупу жизни за еёсвященное зерно.

Каждый человек носит свою «судьбу» в себе самом, и искать её надо не в таинственных знаках неотвратимого фатума, а в духовном овладении своим собственным душевно-телесным укладом. Так, идея духа и его власти освобождает человека от фатализма и ведёт его к укоренению в религиозном опыте; а религиозный опыт удостоверяет его в том, что в мире есть власть, сильнейшая всякой «судьбы» и совершеннейшая всякой человеческой воли, и что к этой власти есть доступ через религиозное очищение и молитву.

И вот религиозный человек привыкает видеть в своём религиозном видении ключ к своей «судьбе» и считать себя самого и её – в руках Божиих... Уже не «судьба» владеет им, а он владеет ей; или вернее – он сам становится своей судьбой. Уже не тёмная, поддонная сила влечёт человека по её законам, а сам человек, пребывая в молитвенном единении с Богом, ведёт свою поддонную силу по законам духа, вырабатывая в борении, страдании и горении свой индивидуальный, - душевно-духовный и телесно-духовный, - жизненный ритм (свою «судьбу» ).

Так, религиозность даёт человеку «руль» и «якорь», «парус» и «компас», - и жизненное море становится для него не судьбой, а «материалом» для верного и успешного «плавания».

Этот «материал» осмысливается, как Божий дар, как поставленная Богом задача, как Божий призыв к духовной активности идуховному преодолению.

Ибо настоящая религия не угашает человеческого духа; наоборот, она придаёт ему силу настоящего пламени; она зовётего к борению, страданию и горению; творчеству из послед них сил и до последнего вздоха... И чтобы ни «случилось» со мной в этом «Богу-служении», я принимаю всё, как Его волю.

Вот откуда эта изумительная уверенность у СОКРАТА, стоящего перед смертной казнью, что, для человека доброго нет зла - ни в жизни, ни по смерти.

Духовная одержимость означает, что человек постоянно отгораживается от всякой человеческой иллюзии, от ожесточения, от пристрастий, от соблазнов, от всякого «аутизма» (я, сам), выдающего себя и принимаемого за «волю Божию». Ибо нет ничего соблазнительнее, как принять влечение своего инстинкта или похоть своей воли, или интерес своей особы – за указание или повеление Бога, укрыться за этот щит и предаться упорству и неистовству своих хотений, во исполнение якобы «предписаний Всевышнего».

Религиозная одержимость есть интенсивность духа, а не напор инстинкта: и страсть участвует в ней лишь постолько, посколько она одухотворена. Религиозная одержимость характеризуется не тем, что личная страсть владеет человеком( «одержит его» ), но тем, что страсть сама предается власти духа ( «одержима духом» ).

Это состояние «духовной одержимости» можно было бы охарактеризовать, как «вдохновение». Однако с тем пояснением, что вдохновение есть состояние периодически наступающего и недлительного подъёма души: оно не может стать непрерывными пожизненным; оно утомляет человека и обычно уступает место более или менее длительному «упадку сил» (душевная подавленность, депрессия)... духовный «заряд», не истощающийся ни при каких условиях, ибо дух человека приобретает таинственный и могущественный источник пополнения.

Но человеку не по силам пребывать всежизненно в состоянии «пламенного подъёма» : необходимо, чтобы пламя накалило некий «уголь», имеющий остаться в глубине души, не угасая и не перегорая, и всегда храня готовность к воспламенению восторга.

Человеку свойственно излучать энергию своего внутреннего мира,

и м. б. , недалёк тот день, когда это излучение будет не только душевно восприниматься и качественно распознаваться, но и фактически будет объектом физического измерения.

Это излучение свойственно не только телу, но и душе – через посредство тела; и духу – через посредство души и тела.

Это излучение особенно свойственно глазам, выделяющим свои полные смысла, сердечного качества и волевой устремлённости лучи. И вот духовная одержимость узнаётся по сочетанию внутренней сосредоточенности с излучением боговдохновенного сердца.

Жизненно-действенное наблюдение за человеком способно удостоверить это ощущение, ибо духовная одержимость всегда проявляет некую, изнутри идущую уравновешенную определённость. Такого человека трудно привести в колебание, в нерешительность, в растерянность или смятение. Он имеет свою единую духовную линию: сложившийся «образ мысли», прочное настроение чувства, твёрдое направление воли. И, наконец, дела,

им совершаемые, верны его лику, его лучам, его словам и его голосу. Одно единое дыхание Духа пронизывает весь состав его существа, того Духа, которому он цельно и до глубины предался и который его, вот всежизненно и пожизненно «одержит» Своей благодатной властью.

Трагические проблемы религиозного опыта. Трагедия есть не «литературная форма», а жизненное состояние, возникающее из самой сущности земнеродного человеческого духа. Трагедия возможна только там, где живёт и действует свободное и ответственное существо; именно таков человеческий дух. Сущность духовной трагедии состоит в том, что в земной жизни человека обнаруживается неразрешимое, непреодолимое затруднение, которое вызывается не просто его личными свойствами, но самой объективно-сущей природой вещей.

Чем безбожнее человек, тем легче даётся ему существование Чем значительнее человек, тем более его жизнь полна скорби постоянно перерастающей в мировую скорбь. И чем духовнее человек, чем глубже его душа, чем тоньше его чувствилище, чем праведнее его воля, - тем больше его жизнь насыщена трагическим.

Принимали решение: «лучше ничего, чем не лучшее». Человеку, чем глубже он осязает «безмерную разность» (по-Державину) открывается своеобразное трагическое чувство, будто по мере его продвижения вперёд, ему открывается всё большее и большее удаление от его священной цели. Чем чище дух, тем сильнее и яснее его созерцание: тем с большей зоркостью он видит слабость и грешность собственной души и ослепи тельный свет Божьего совершенства.

«Святая – святым».

Но «един свят Господь», и человек, признаваемый от других «праведным» и «святым», лучше всех знает о своём несовершенстве.

История показывает, что было немало людей, которые не выдерживали этой трагической ситуации, этой недостижимости Бога: вечного созерцания своего недостоинства, с виду «безнадёжной» любви к Богу и с виду «бесцельного» служения Ему.

Они не постигали глубокого смысла этого «приближающегося удаления», теряли терпение и торопились провозгласить своё «совершенство», свою «безгрешность», свою личную, при жизни состоявшуюся земную «божественность», - и становились жертвой сущего соблазна.

В чём же религиозный смысл этой трагедии? Зачем Христос призвал человека к богоподобному совершенству ( «итак, будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный» ), если Он знал, что оно Ему недоступно? Тогда человек обречён на неудачу в своих самых светлых исканиях и в своих самых героических порывах: ему не дано и не суждено «раствориться в Боге», пока он живёт на Земле. Груз его тела и немощь его души будут до конца сковывать его дух, и «безмерная разность» останется непреодолимой.

Но на самом деле земная жизнь есть лишь подготовка путик истинной свободе; и то, что предстоит человеку посмертно есть главная и существеннейшая часть его бытия. Земная подготовка состоит не только в очищении души от слепоты и греха, но и в созерцании своей малости и скудости. Человеку даётся сила – спокойно и радостно нести через жизнь основную трагедию религиозного опыта, ибо он уже не испытывает свою эту трагедию; не как обречённость и муку, но как некое горное восхождение, в котором каждый шаг приближает, каждый вздох возносит, каждый взгляд открывает новую красоту и новый обетованный свет (у Есенина – «несказанный свет» )Гибельная трагедия не даёт исхода и не сулит его; а эта творческая «трагедия» – требует от него только одного: дальнейших усилий.

Один из непреодолимых законов земного бытия состоит в том, что человеку дано тело, органически включённое в его состав и таинственно связанное с его душой и с его духом.

В течение всей своей истории человечество в лице своих умнейших наблюдателей старалось верно ощутить и выразить эту связь, свести её к определённым законам, но доселе это удалось ему лишь в скромной мере. Таинственная утончённость и сложность этой связи так велики, что ни одна предложенная формула не является здесь адекватной.

Человеку легче даётся практическое пользование своим тело-душе-духовным организмом, чем исчерпывающее познание его.

В практической же жизни человек очень уверенно чувствует себя - телом, не всегда уверен, что у него есть душа и слишком часто не подозревает о том, что он есть дух и что дух есть главное. И замечательно, что люди преимущественно-телесные ( «соматические», сома, греч. – тело) не только склонны игнорировать душу и дух, сводя «всё» к мозгу, нервам, желудку и т. д. , но и питают некую затаённую вражду к своему нетелесному составу; а люди преимущественно духовные ( «пневматические» ), начинают тяготиться своим телом и ищут способов свести его потребности, а м. б. , и саму жизнь его, к минимуму.

А мудростью Божиею – тело, душа и дух связаны в некое таинственное личное единство, которое не поддаётся ни разложению, ни отвержению.

Здесь открывается вторая «трагедия» религиозного опыта, которая требует, подобно первой, творческого изживания. Главные препятствия его – это наслажденчество тела и дурной произвол души. Тело человека имеет свои потребности и влечения (даже сексуальные - моё прим. ), от которых оно или совсем не хочет отрекаться, или же, если отказывается, то лишь с превеликой неохотой и противлением. Тело человека ищет своих удовольствий и «не умеет» радоваться радостям духа.

В это оно вовлекает человеческую душу, приучая её ориентироваться не вверх, а вниз, и незаметно превращая её в своё хитрое, изворотливое и лживое орудие; душа становится служанкой телесных похотей и вступает в борьбу с духом.

История всех великих аскетов изобилует описаниями тех «борений», которые им приходилось переживать в деле освобождения духа, подчинения ему плоти и очищения души. Они пытались свести своё «во-плоти-бытие» к скуднейшему минимуму в воздержании, в лишениях, в трудах и даже в неподвижности (пещеры, столпничество). Им это удавалось – и не удавалось.

Им это не удавалось, ибо «отринуть» плоть совсем невозможно, а тело, как таковое, органически связано с душой и остаётся необходимой дверью в вещественный мир. Дело не обстоит так, что инстинктивная душа только своевольничает и соблазняет «пневматического» человека; она нужна ему для всех его актов и способна принимать законы духа и Божии зовы. И человек призван на Земле – не погасить своё тело и не удушить свою душу, а сделать их чистыми и радостными орудиями духа.

Духу необходимо не изувеченное и истощённое тело –с омертвевшим кровообращением, с испорченным пищеварением, с мучительными нервными болями, с увядшими мускулами, ослепшими глазами и угасшим слухом, -замученный полутруп, неспособный к духовному служению.

Древнее правило «здоровая душа в здоровом теле»

совсем не всегда верно: ибо «здоровое тело» может таить в себе скудно-пошлую душу и почти угасший дух. Поэтому это правило должно быть исправлено и звучать так: «могучий дух в духовно-здоровом теле».

И душа необходима духу не только в мышлении и воле, но ив тех дарах, которые часто недооцениваются строгими аскетами (инстинкт и чувственное воображение), а также и в тех, которые остаются в пренебрежении у современного «культурного» человека (любовь, интуиция, сверхчувственное созерцание).

Духу необходима не запуганная, задёрганная, во всех порывах своих пресечённая и психически полубольная душа, неспособная к целостному, лёгкому и радостному взлёту; но душа обращённая, узревшая красоту горних «вещей», возжаждавшая их и как бы влюбившаяся в них.

Поэтому верное разрешение этой второй «трагедии» состоит не в отвержении тела и души, а в их принятии и одухотворении. «Волк» инстинкта и тела должен «войти в радость господина своего» и уподобиться тому сказочному «верному волку», который несёт «Ивана Царевича» в тридесятое царство духа.

Человек человеку есть духовно-душевно-телесное инобытие.

Люди взаимно разъединены. Каждый из нас испытывает непосредственно и подлинно только свои собственные состояния, потребности и желания. Закон этого существования может быть выражен формулой «Ты не я, а я не ты» : чужой голод мне немучителен; чужой сон меня не подкрепляет; чужая боль мне не больна...

И если каждый из нас знает и самого-то себя плохо, с грехом пополам, то «чужая душа» остаётся для нас сущими «потёмками». У людей общее пространство и общий мир вещей, но у них нет общих переживаний, как нет и общего тела.

Это влечёт за собой целый ряд трагических последствий и ситуаций, с которыми человек вынужден считаться до конца своих дней и до исчезновения человечества с лица Земли.

Отсюда же эта невозможность любить всех людей. Трудно бывает вызвать в своей душе хотя бы искру положительного чувства к человеку-мучителю, злобному, жестокому, тупому, законченно пошлому и вызывающе порочному. Но совсем невозможно питать настоящую индивидуализирующую любовь к человеку совершенно мне неизвестному...

Он не может «помочь всем», но именно поэтому он любовно пытается помочь тем, кого Господь посылает ему в жизни.

Всем помогать может только Бог; это не входит в задание человека, который имеет ограниченную периферию соприкосновения и общения.

Никто из нас не способен любить «всех»,

но каждый из нас призван излучать лучи доброты, любви, благожелательства, сострадания и милосердия на встречу всем и всякому, кого Господь пошлёт ему на его земном пути. Всякий из нас призван к тому, чтобы в общении с другими людьми втайне взывать к духу их инстинкта, к их сердцу и к их живой совести; - доверять им и уважать их, как бы в «кредит», пробуждая этим в них их дух, их сердце и их совесть, и поднимая их в их собственных глазах, как бы внушая им «свет» и воспрещая им «тьму». И в довершение всего, молясь о них, об их духовном пробуждении и просветлении. (Да, были у меня случаи, когда по доброте вот так, как здесь написано, зазывал я к себе неединожды людишек, и они меня обчищали, а один подлец даже хотел меня сонного задушить: удавка валялась у изголовья. Вот такие инстинкты пробудил я у «нелюдей» ).

Так, человеку не дано отменить трагедию человеческого множества и разделения, но ему дано принять эту трагедию и всежизненно радеть о её преодолении в духе.

Человеку, живущему в этой дискретности (лат. - прерывистый, состоящий из отд. частей), предоставлена от Бога свобода употреблять её возможности – во-благо или во-зло.

Нравственное или религиозное обращение к БОГУ

полноценно только тогда, когда оно свободно; но именно эта свобода допускает реальную возможность злого желания и злого действия. И вот человек не справляется с искушениями и соблазнами, раскрывающимися перед ним на каждом шагу в его земном способе существования.

Отсюда естественность борьбы со злом не только в самом себе, но и в других.

Толпа живёт инстинктом и подражанием; она духовно слепа, подвержена внушению и удобособлазнима; она легко вовлекается в систему действий, КОТОРАЯ МОЖЕТ БЫТЬ ПОСТРОЕНА НА ЗЛЕ, ЗАВИСТИ, ПОШЛОСТИ И ЛЖИ. Так возникает эта трагическая проблема сопротивления злу... но оно должно начинаться с его предотвращения.

Воспитание невозможно без требовательности и строгости:

но строгость, проникнутая духовной любовью, укажет родителям иные, более благородные и менее унизительные формы воздействия, чем отвратительное телесное наказание.

Именно в отношении к людям, лишённым духовности, чувства ответственности, совести и самообладания – проблема сопротивления злу получает свой трагический характер.

Правильно ли толковать свободу духа, как свободу от всякого морального удержания, а свободу совести, как свободу от совести? Свобода МНЕНИЯ не есть свобода бесстыдства и свирепости. Нельзя исповедовать и осуществлять свободу соблазна, совращения и развращения. Нельзя отдавать детей, добрых и слабых людей на поругание или растерзание злодеям. Так ставится и решается вопрос о сопротивлении злу силой.

Не вмешиваться? «Выключить себя» из общества (что не удаётся!), предаться беспредметному умилению и фальшивой «добродетели» (приведёт его к разочарованию и отчаянию!). Нов обоих случаях решение его – будет его личным, свободным решением, за которое он будет отвечать перед собой, перед людьми и, главное, перед Богом.

Все попытки сложить с себя эту ответственность – будут объективно-несостоятельными, а субъективно малодушны. Решил ли человек отвернуться от агрессивного зла в мир, признать его вовсе несуществующим или не требующим сопротивления (как это предлагал Л. Н. Толстой) – его решение будет его личным решением, на какие бы авторитеты он не ссылался; ив последствии, когда он увидит, что сам себе лгал, что агрессивные злые люди представляют собой настоящий бич человеческой истории, что он своим непротивлением предал детей, добрых и слабых, и тем самым пассивно толкнул их к злодеям - он поймёт, что ответственность за всё это несёт он сам и что уйти от этой ответственности ему некуда. А все попытки обмануть в этом деле свою христианскую совесть и Бога жалки и кощунственны.

Верное разрешение этого великого и для всей человеческой культуры неизбежного вопроса, верный выход из этого трагического задания – состоит в необходимом сопротивлении злу силой с принятием на себя ответственности за своё решение и деяние, и с непременным последующим, всежизненным нравственно-религиозным очищением.

Он не должен ни гасить в себе религиозной воли к совершенству, ни отрекаться от голоса совести, ни умалять и не искажать этого голоса, уверяя себя, будто он «разрешил» ему неправедный путь, или, «согласился» на его жизненно-духовный компромисс. Нельзя угашать в себе духовную Купину на том основании, что другие люди злодействуют над беззащитными и слабыми; нельзя отрекаться от своей веры и от своего религиозного очищения в силу того, что надо отложить на время доброту и облечься в меченосную строгость. Надо уметь облекаться в строгость, не разрушая своей религиозной личности, но оберегая её до конца.

Но до тех пор пока достаточны другие средства, - средства молитвы, любви, свободы, убеждения, обличения, запрета, гнева и даже угрозы, - к силе обращаться не следует. Только безнадёжность властного и братского обхождения даёт человеку право обратиться к силе.

Сопротивляться злу силой надлежит с сознанием,

что средство это есть единственно-оставшееся, крайнее и неправедное; что это средство «неоправданное» и не «освященное» ; а принятое в порядке духовного компромисса; и что в силу этого оно должно быть при первой же возможности оставлено и заменено другими, более духовными, достойными и любовными средствами.

Сопротивление злу силой идёт по трагическому и в то же время героическому пути: человек отдаёт чистоту и спокойствие своего духа, а может быть, и самую земную жизнь свою для того чтобы, по слову Апостола Петра, «делая добро, заграждать уста невежеству безумных людей» и притом в качестве «свободного», не злоупотребляющего свободой, но творящего дело Божие.

Это не может вызывать в нём духовной тревоги, известного раздвоения в нравственном чувствилище, колебания, искушения( «сложить с себя ответственность» ), а может быть и ожесточения.

Им необходимо глубокое очищение по окончании борьбы, чтобы восстановить в себе духовную и совестную плэрому и удалить из своего чувства, из воли, из мысли и из воображения следы пережитого, всякую судорогу воли, всякое очерствление сердца, упрощение мысли, раздражение, отвращение и нечистоту Тот, кто сопротивляется злодеям силой или мечом, тот д. б. всегда чище и выше своей борьбы, чтобы бездна, таящаяся в каждом и даже в самом бескорыстном компромиссе, не поглотила его. Меч его д. б. как молитва; а молитва должна иметь силу меча. И чем совершеннее будет его молитва, тем меньше, м. б. , ему придётся прибегать к мечу.

И вот, религиозный акт вырождается потому, что духовно не животворится и не совершенствуется, а между тем земная жизнь с её заботами и расчетами упрощает и снижает его, а «цивилизация» подкапывает его и разъедает. (Эх, дорогой! - в наше время не осталось почти совестливых, порядочных, благожелательных, способных к состраданию. Благородство души? Какое там: бездушные и корыстолюбивые у нас люди сейчас. И совсем по-другому написал бы ты о противлении злу силой -моё примечание).

Это вырождение привело уже к великому кризису религиозности. (5 проц. сейчас верующих – и те старушки, в основном). Из поколения в поколение люди утрачивали не только религиозный акт, но и самое представление о нём; а утратив, разучились веровать и уже не понимали той великой силы и того значения, которые присущи вере во всяком культурном творчестве; забывали, что для религии нужен иной «внутренний уклад души», - уклад иного строения; а когда теперь начинают догадываться об этом, то не знают, какой же это такой «другой уклад» и что им надо изменить в самих себе для того, чтобы войти в него.

Что же касается теологов, то почти каждый из них считает свой собственный религиозный акт – естественным и истинным единственно возможным, «священным» и не нуждающимся ни в каком совершенствовании или обновлении.

Давид Фридрих Штраус столь же доволен своим видением, сколь Ренан – своим, Киркегаард – своим; а также и другие. У каждого из них подразумевается, что он «видит верно, верует и мыслит верно» и что ему остаётся только учить других тому, что он намыслил; прочие же, не согласные с ним теологи - находятся в «печальном заблуждении» или в «невежестве и ереси»...

Отсюда взаимное непонимание, и даже вражда, а подчас и презрение; и из этого «смешения языков» не выведут их никакие догматические споры, никакая богословская «спекуляция», «диалектика» и «конструкция». Ибо прежде всего необходимо договориться о религиозном акте, о его строении и его аксиомах.

Я не ставил себе задачу дать догматическую апологию, изложить учение о каждом таинстве в отдельности, проследить «Лето Господне» в двунадесятых празднествах, описать молитвенное богатство Православной Церкви, обосновать почитание Богоматери и святых, показать своеобразие обряда, богатство храмового зодчества, сокровища иконописи, зовы и ликование звонов, мудрость канонов и творческую силу старчества. Всё это входит в акт православной религиозности. Но я не мог объять всё это дивное обилие. ДЛЯ ЭТОГО МНЕ НУЖНА БЫЛА БЫ ЕЩЁ ОДНА ЖИЗНЬ, а не только та, которая ныне клонится к закату. Я исследовал только аксиоматические основы религиозного акта; а всё указанное сделают другие, чтобы показать неосведомлённым иноземцам и иноверцам подлинный лик Восточного Православия.

И ни по одному вопросу, затронутому в моём исследовании, у меня нет чувства, что я высказал всё то, что я испытываю и созерцаю в ПРЕДМЕТЕ. Напротив, у меня всегда оставалось и остаётся чувство, что я только начал, что глубина и сложность предмета неисчерпаны и что они требуют от меня и от других ещё великих очистительных и познавательных усилий.

Впрочем, это меня не смущало, а утешало, ибо свидетельствовало о том, что я имею в опыте не собственные, легко исчерпаемые выдумки, а самый сущий предмет религиозного ОПЫТА.

Май, 1951. Гороховецкие лагеря под Н. Новгородом (тогда Горький). Записано в выдержках: март 2001 года.

Вот это да! Вот это действительно глубина исследования ПРЕДМЕТА. С этого изучения темы и надо начинать всем нам, грешным, чтоб получить представление о вере, человеке с его субстанцией, о душе, о духе и о тайнах Божьего промысла творения, о единении человека с Богом...

Священникам тем более (возможно они в академиях своих духовных изучают по другой программе), а также и всем богословам - учёным... Ренана я читал – сколько у него отступлений от Христа, какое кощунственное изложение земного пути нашего Спасителя и Искупителя... Есть, на мой взгляд, и у автора аксиом религиозного опыта Ильина И. А. некоторые неточности (беру на себя такую смелость сказать), вызывающие у неискушённых в этом Предмете, как я, недоумённые вопросы.

Например, у Григория Паламы, на которого автор неоднократно ссылается, есть спорное утверждение, что «человек – тварь, получившая повеление стать Богом». Ильин обошёл молчанием это очень интересное для непосвящённых умозаключение «учителя безмолвия». Далее, категорически сказано, что у людей (в совокупности) нет общих переживаний - они только у каждого из нас, у каждого индивидуума свои отдельно взятые. А во время войны, допустим, или при катастрофах техногенного характера, природных катаклизмов и т. п. Разве не объединяет общее горе, общий страх... людей? Неодобрительное отношение автора к отшельникам, к столпничеству. Иоанн Лествичник, игумен Синайской обители, описал 30 ступеней Добродетели, достижение которых требует от человека самоотвержения и усиленных подвигов в молитве, посте и добрых делах. 40 лет провёл в пустыне в подвиге безмолвия. В возрасте 80 лет мирно отошёл ко Господу.

***

... Чему учит человека его ТЕЛЕСНАЯ КРАСОТА?

- Она учит его деликатности, такту, смирению. Она учит его не мириться с собственным душевным безобразием и нравственным уродством; она требует от него внутренней гармонии и духовной красоты, чтобы он не жил среди людей в виде ФАЛЬШИВОЙ МАСКИ совершенства, вечным соблазном для духовно несовершенных, примитивных и неразборчивых...

... Почему мне не переносимо чувство голода, когда спаситель постился 40 дней?- Потому что мой дух ещё не овладел моим инстинктом, который остаётся своевольным, требовательным и жадным.

... Христа узнавали и признавали не все, но лишь «чистые сердцем». Холодный, чёрствый, всё просчитывающий ум и бессердечная, расчётливая воля презрительно отстранили созерцающее сердце, - эту главную Евангельскую силу и стали строить культуру самостоятельно. Отсюда все бедствия наших дней.

Строго говоря, нам, христианам, ведающим сердцем и верующим разумом, видно, кого мы имели и имеем во Христе, - нам не легко даже понять, как могли люди других религий получать основные дары религии от учителей, которые были не более, чем вдохновенно-верующими просто-человеками.

Ибо мы имели и имеем во Христе не просто благого наставника и не просто мудрого праведника, но как бы «отверстую дверь» к Богу, на пороге которой мы видим самого Бога в человеческом образе, здесь присутствующего, излучающего предвечный свет, т. е. перед нами удостоверение абсолютное.

Человек, прочувствовавший неизреченность Божества, о Его вездесущии, исповедующий, что Бог – везде и повсюду, всё-таки строит Ему храм – «земное жилище» неземного и вездесущего Бога.

Невозможно сомневаться в том, что Христос вёл со своими учениками негласные, а м. б. , прямо тайные беседы, наподобие Его бесед с Никодимом. . Невозможно также сомневаться в том что канонические евангелия сохранили нам не всё, что желала бы восприять о Христе душа верующего христианина.

Есть ряд «апокрифических» евангелий; и тот, кто читал их, может только изумляться тому безошибочному отбору, который был проведён Церковью при составлении Новозаветного канона; до такой степени в этих «евангелиях» проявляется чуждый дух, дух человеческого любопытства, выдумки, в отличие от духовного и живоносного характера канонических(то есть возведённых в закон) Евангелий.

Однако наряду с этим Церковь хранит ещё ИЗУСТНОЕ ПРЕДАНИЕ, о необходимости которого высказался с такой убедительной силой и глубиной ВАСИЛИЙ ВЕЛИКИЙ (о Святом Духе). Но это предание не следует смешивать с бесчисленными, нередко наивными, фантастическими и по духу нехристианскими «легендами» позднейшего происхождения. Живые нити связывают нас с апостолами, авторами Евангелий.

... Мудрая практическая философия КОНФУЦИЯ и ЛАО ДЗЫ воспитывала человека, а не раскрывала ему истинного ведения о Боге. В Пятикнижии МОИСЕЯ насчитывается до 613 заповедей к соблюдению, но «Символа веры» в нём не найти. Религиозность Индии прямо уклонялась от догматики (?). Греки, римляне и позднейшие культы Ближнего Востока жили мифом, а не догматом (?).

И именно поэтому естественна молитва:

Неизъяснимый, Непостижимый!

Я знаю, что души моей

Воображения бессильны

И тени начертать Твоей;

Но если славословить должно,

То слабым смертным невозможно

Тебя ничем иным почтить,

Как им к Тебе лишь возвышаться,

В безмерной разности теряться

И благодарны слёзы лить.

Гавриил Державин.

Непредставимое для воображения – осязается духовно-сердечным чувствилищем. Божественное воспринимается как солнце через свет и тепло.

Амальрих епископ Бенский (Шартр) признавал самого себя совершеннейшим воплощением безгрешного богочеловека, превзошедшим Христа; трудно воспринимать без иронии и негодования учение русских скопцов об «искупителе», «Сыне Божием» – Кондратии Селиванове, воплотившемся от Духа Свята и императрицы Елизаветы Петровны и тождественном с императором Петром Третьим. Или о хлыстовских «богах» Данииле Филиппове и Иване Тимофееве.

Волюнтаристические религии (католицизм, магометанство) объясняют это... недостатком воли или даже злой волей человеческого существа. Из оды Державина «Бог» :

Не могут духи просвещенны

От свете Твоего рожденны,

Исследовать судеб Твоих;

Лишь мысль к Тебе взнестись дерзает,

В Твоем величьи исчезает,

Как в вечности прошедший миг...

Люди воображают, что они вступают или уже вступили в единение с Богом, тогда как на самом деле они не выходят из круга своих собственных содержаний и состояний. При этом они охотно признают наличность этого соблазна, как только дело касается не их собственной веры, а других религий...

Акт единения с Богом

исторически осуществляется человеком при помощи различных сил души: начиная от нечувственного, созерцающего мышления, предложенного Парменидом, и кончая творческим порывом личной христианской совести; начиная от самозабвенного созерцания божественного закона Дао предложенного Конфуцием и Лао-Дзы, и кончая евангельской молитвой «да будет воля Твоя».

В единении с Богом – истинно религиозный человек не предаётся «мечтанию» о себе самом: всякое такое самомнение сдерживается трезвением; всякое повышенное самочувствие оздоровляется смирением и созерцанием «безмерной разности» Человек должен всегда помнить, что он воспринимает, т. е. приемлет в себя не самое существо Божие, а только Его благодатные излучения; не самого Бога, а лишь дары Его; не субстанцию религиозного Предмета, но только то, что отцы Церкви называют Его «энергией». Помышлять о большем, было бы заблуждением. Проникаясь этой «энергией», человек приобщается благодати и преображается в свет и в силу, и притом – не только в своём самочувствии, но и реально, по бытию, душой и телом.

В псалмах Давида есть упоминание о «богах», сначала применительно к царям и правителям, а потом ко всем людям: «Бог богов, Господь возглаголал» (пс. 49); «Бог встал в сонме богов» (пс. 81); «Я сказал – вы боги... « (пс. 81). Но в Евангелии от Иоанна это словоупотребление пояснено самим Спасителем «богами» названы те, к «которым было слово Бога» ; не более того; по естеству же они остаются смертными людьми.

Личный Бог на Земле для христианина – один, единственный, иже от Отца рожденный. Никакого нового «плототворения», душа в душу, «ипостась в ипостась». Христианин не чает и чаять не может; и допущение этой идеи на тварных людей есть допущение нехристианское.

Напротив, человек должен всегда помнить, что он может ежеминутно оказаться в чём-нибудь не на высоте благодати, дарованной ему от Бога, её недостойным носителем, её несовершенным обладателем, хотя бы уже в процессе своей прикровенной человеческой мотивации. Этого постоянного помятования требует духовное смирение и трезвение, ограждающие человеческую душу от соблазна и гордости. Ибо стоит только человеку решить, что «всё в нём делает Бог» и что, следовательно, он уже не может согрешить, как соблазн вседозволенного встанет в его душе: он посягнёт на всеправедность, вседозволенность и божеское достоинство – и поставит себя на край пропасти...

Человеку не следует ни при каких условиях помышлять, будто всё, что в нём происходит, делает Бог. Это было бы равносильно сложению с себя той великой ответственности, кото рая на каждого из нас возложена Богом. Каждому из нас дан личный дух для того, чтобы «гореть» о Боге и «делать» Божие до конца, хотя бы – «в томленьях крайнего усилия» (Фет Шеншин); и прекращать это делание можно было бы только тогда, когда исчерпаны все силы и все возможности; но даже там, где они исчерпаны, остаётся ещё возможность молитвы.

***

... Старая или новая вера? (Иванов Вячеслав Иванович, 1866-1949) на книгу Бердяева Н. А. «Смысл творчества, опыт оправдания человека».

- Зачем нужно оправдание человека? Затем, что он поистине «себя забывший и забытый Бог». И ещё затем единственная сила, которая могла бы разбудить в нём сознание его божественного достоинства и предназначения.

- Христианская вера, - до сих пор, в лице Церкви, приковывала его напуганное внимание к тому, что должно быть в нём преодолено и очищено, ане к тому, что имеет в нём раскрыться: к его греховной природе, а не к природе божественной; к «червю», а не к «богу» в человеке.

Правда, Церковь знала и учила о богосыновстве человека, о его конечном обожествлении, о его грядущем соцарствовании с Христом, - но...

Покаяние или очищение по-Бердяеву, есть лишь один из моментов религиозного опыта, одно из действий мистерии Христа; «нельзя задерживаться на этом моменте». Вяч.Иванов ему возражает: «Церковь о всём том знала и учила, однако она излагала эти тайны в христианской, а не в антропологической форме и воспитывала человека в послушании и покаянии, что было необходимо для совершенствования человека... Ильин же считал недостижимым в земной жизни полного очищения (в жизни, мол, столько греховных соблазнов... ).

Истинное оправдание человека – в положительном действии.

В самостоятельном творчестве, какого доселе не было, в творчестве впервые по существу, в творчестве жизни новой и нового бытия, - однако не новых живых тварей, что было бы дурной магией. Бог ждёт от человека ответного творческого слова, что является делом не послушания, а безусловной свободы... но победить злому началу (Мефистофелю)не суждено, а его участие в мировой жизни оказывается против его воли, продуктивным, потому что побуждает все жизнеутверждающие силы к неутомимому стремлению.

Мефистофель называет себя частью той силы, что вечно хочет зла, но вечно творит добро, то есть невольно способствует его торжеству. Неустанное стремление! Как только человек останавливается, так побеждает злая сила. Стремление может быть вечным... ибо человек бессмертен, как энергия, и ему открыты по смерти (земной) бесчисленные возможности...

Примечание. Далее идет текст со слов: «Мир, по выражению Гёте, «рассадник духов»... См. продолжение на стр. 15.

*** *** ***

Э. СВЕДЕНБОГ. Конспекты.

- Большинство думают о ВЕРЕ и о спасении посредством НЕЁ одной... Читая СЛОВО, не видят ничего, что говорится в нём о Любви, Милосердии, о Делах...

Если бы человек сознавал и ощущал действия Божественного Провидения, он бы не поступал в свободе по рассудку... Обладал бы предвидением событий. Если человеку не дано предвидеть событий, дабы он мог действовать в свободе, по рассудку.

Никто не может быть преобразован сам собою, посредством своей предусмотрительности, но преобразует Господь посредством своего Божественного Провидения. Господь не руководит человеком каждую минуту. Человек сошёл бы с пути и погиб.

Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры крадут... но собирайте себе сокровища на небе (Матф. ).

- Всякое добро от неба и всякое зло от ада, каждый от Церкви это знает. Наивные полагают, что Господь может удалить зло от злых и на место его ввести добро, И. таким образом, переселить весь ад в Небо и всех спасти...

Что удовольствие зла возрастает, достоверно по кражам, разбоям, мщениям, духу властвования, корысти к наживе и по другим дурным страстям. Кто не чувствует удовольствия от успеха и беспрепятственности в нём? Например, вор предпочитает один украденный червонец десяти даром предложенным...

Злой человек есть адом в самой малой форме, а добрый человек есть небом в самой малой форме.

Никакой Дух и никакой Ангел не был сотворён непосредственно, но все родились сперва человеками. В мире природном человек даже против Бога бывает не наказуем, потому что постоянно находится в состоянии преобразования. Но наказуем в мире духовном, по смерти, ибо он тогда преобразован быть не может. ... ибо смерть есть продолжение жизни, с тою разницей, что человек не может быть тогда преобразован.

Магометанская религия признаёт Господа Сыном Божьим, мудрейшим из людей и величайшим пророком, пришедшим в мир поучать людей. Большая часть мусульман ставят Его выше Магомета. - В мире нет ничего Святее Слова.

Нет спасения, если только человек не исследует себя, не увидит своих грехов, не признает их, не покается, не отступится от них и не начнёт новой жизни...

Я (Э. Сведенборг) слышал Лютера, с которым беседовал в Мире духовном, проклинающим одну веру, и сказывал он, что когда постановлял её, то был предостерегаем Ангелом Господним не делать этого. Но сделал по-своему, чтобы отделиться от римского католичества.

Могущество ада было совершенно уничтожено последним судом который теперь окончен. С этого суда, то есть теперь, всякий человек, желающий быть просветлён и разумен – это может.

Я (Э. Сведенборг) спрашивал более чем у тысячи новопришельцев из мира, знают ли они, что избегать зол, как грехов, есть сама религия; они мне сказали, что не знают и что это что-то новое, о чём они до сих пор не слышали... что они вовсе не знали о шестой заповеди, прелюбодействуя, или о седьмой, совершая тайно воровство или мошенничество, ещё менее думали они, что это против Бога.

Душа каждого исходит от отца и только одевается телом от матери (дитя мавра или негра от матери белой родится чёрным и наоборот).

… без покаяния нет никакого отпущения. Господь повелел ученикам проповедовать покаяние для отпущения грехов (Лук. ). Все ангелы признают, что никто не может мыслить сам собою но каждый мыслит по Господу; наоборот, все духи адские говорят, что все они мыслят сами по себе, без наитствия с Неба. Но это не так, они тоже наитствуют с Неба, но добрые чувства у них изменяются во зло. Я (Э. Сведенборг) был уведомлён три или четыре раза, что это происходило так. Это подтвердил и Лейбниц-дух.

... дьявола никакого нет, который бы один был владыкой ада; Любовь к себе называется дьяволом.

... Но передам слышанное мною от некоторых в мире духовном то были духи из числа полагавших, что собственная предусмотрительность есть всё, а Божественное Провидение – ничто.

Я говорил им, что у человека нет никакого собственного... но они так возгордились, что даже пламя показалось из их ноздрей, и сказали мне: «Ты произносишь что-то безрассудное... « Однажды некоторые были высланы из своего ада, дабы я познал, каковы они; сейчас они приложились к моему затылку и оттуда входили в мои чувства, не желая войти в мои мысли что они ловко избегали, и они изменяли одно за другим мои чувства, намереваясь их нечувствительно обратить в противоположные, которые суть вожделения зла. Но Господь тому воспрепятствовал. При свете неба представляются они безносыми... Я (Э, Сведенборг) видел этот опыт тысячу раз и сам его производил сотни раз... дурные духи очень часто пускали в мысль мою зло и ложь, которые мне казались от меня и во мне, как будто я сам их мыслил; но зная, что это зло и ложь я разыскивал, кто их пускал, те были открыты и обращены в бегство; были же они на значительном расстоянии от меня.

Я узнал об адских обитателях, что хотя они во мраке, но видят тем не менее один другого (как летучие мыши, совы).

Мне дано было говорить с ангелами… Я беседовал с жившими много веков назад с существовавшими до потопа, с ожившими во время Господа (И. Х. ) и одним из Его апостолов, с жившими в последующие века, и все они мне представлялись людьми среднего возраста и говорили мне, что они не знают, что такое СМЕРТЬ, и только знают, что это – ОСУЖДЕНИЕ. Все жившие хорошо, вступая в небо, возвращаются к юности своей мирской жизни и в ней остаются вечно, даже достигшие в миру старости и одряхления; а женщины, хотя бы старые и дряхлые, вступают в расцвет возраста и красоты. Из объяснений их, вечная жизнь есть также вечное блаженство.

Кто умирает ребёнком – идёт в небо, воспитывается там и обучается, как человек в миру. (А говорил, преображение там не предусмотрено Всевышним?). По чувству любви к добру и к истине он наполняется мудростью и становится ангелом.

Там, когда кто-либо подумает о другом и пожелает с ним говорить, то сейчас же тот другой присутствует – в мире духовном нет расстояния.

По Слову (Библия) известно, что Ковчег, где находились две скрижали с Десятью Заповедями, был взят филистимлянами и помещён в храм Дагона в Аскалоне, что Дагон пал на землю перед ним и, затем голова его и обе руки, отделённые от туловища, были найдены распростёртыми на пороге храма. Жители были поражены наростами на коже, а земля опустошилась крысами.

Религия с течением времени оскудевает и уничтожается через ниспровержение образа Божьего в человеке. Это происходит и от умножения наследственного зла в поколениях. (Посмотрел бы он сейчас, что у нас творится на земле, особенно в России -матушке?).

Несколько духов, по дозволению, поднялись из ада и мне сказали: «Ты много написал по Господу, напиши также что-нибудь от нас». Я ответил, что мне писать? – Напиши, что каждый дух, хороший или дурной, обретается в своём удовольствии: хороший – в удовольствии своего добра, дурной – в удовольствии своего зла». – Что такое ваше удовольствие? – Они сказали, что это удовольствие прелюбодеяния, кражи, мошенничества, обмана. И снова я спросил: «Каковы ваши удовольствия? Они сказали: «Другими ощущаются они как вонь от извержений как трупные зловония и как запах от застоявшейся мочи». И в этом для вас приятное? - Они сказали: «Очень приятное». Тогда вы как нечистые животные, которые живут в подобной грязи. - Они ответили: «Если так, то так, но этот запах - наслаждение для нашего обоняния».

Я спросил: Что мне ещё писать от вас? – Они сказали: «То, что дозволено каждому быть в своём удовольствии, даже самом нечистом, как называют его, лишь бы только не наваждать добрых духов и ангелов; но так как мы не могли не наваждать их, то были изгнаны (откуда?) и ввержены в ад, где мы жестоко страдаем». Я сказал: Почему вы наваждали добрых? – Они отвечали, что не могли иначе, как бы ярость овладевает ими при виде ангела при ощущении ими Божественной сферы, окружающей его. – Следовательно, вы как свирепые звери? При этих словах на них нашла ярость, проявившаяся огнём ненависти. Из опасений причинения ими вреда они были снова погружены в ад.

*** *** ***

Иоанн Павел 11 (б. епископ Кароль Войтыла из Кракова)

–ПАПА РИМСКИЙ - глава католической церкви. Ум. 2. 04. 2005.

Содержание свободы становится тогда любовь к самому себе до пренебрежения Богом и ближним, которая ведёт к безграничному утверждению собственного интереса и не даёт ограничить себя обязанностями справедливости (войны, соц. -эксфера... ). Помимо этого созданный для свободы человек несёт в себе рану первородного греха, который постоянно влечёт его козлу...

У бедных к недостатку материальных благ добавился недостаток знаний и умения, что мешает им выйти из состояния унижения и зависимости.

Вместо того, чтобы сотрудничать с Богом в деле творения, человек подменяет собою Бога и кончает тем, что вызывает сопротивление природы, оказавшейся объектом его тирании, а не управления. Сегодняшнее человечество должно сознавать свои обязанности и свой долг перед грядущими поколениями.

Имеются вызывающие тревогу признаки деградации некоторых основных ценностей: ошибочная теоретическая и практическая установка на взаимную свободу супругов друг от друга; серьёзные заблуждения в отношении родительского авторитета; конкретные трудности при передаче духовных ценностей в рамках семьи, распространение противозачаточного мышления...

Святость репродуктивной функции, в ходе которой мужчина и женщина сотрудничают с Богом в деле продолжения человеческого рода согласно предназначениям его непреходящего миропорядка.

Семья – это место любви и жизни, более того, это место, где любовь порождает жизнь, ибо каждая из этих сущностей не может быть подлинной без другой.

Супруги, принося себя в дар друг другу, дарят миру вне себя сущность их ребёнка, живое отражение их любви, постоянный знак супружеского единства, живой неделимый синтез отцовской и материнской сущности. Ощутимым знаком Божией любви. По необходимости обретая собственную самость, подростки начинают стремиться к самоутверждению, что нередко сопровождается искушением оспорить родительскую власть и определённым удалением от родительского очага, бывшего до сих пор почти единственной их жизненной средой.

В Е Н Е Ц старости – это дети детей. (Согласен, но с некоторыми оговорками... Замнем для ясности! В наше время и от внуков всё чаще и чаще «перепадает» «предкам» ).

Созданием мужчины и женщины по своему образу и подобию Бог завершает дело своих рук и призывает их стать участниками любви и творческой мощи Творца и Отца посредством добровольного и ответственного соучастия в передаче дара человеческой жизни: «И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею».

При несоблюдении принципов естественного закона в половой жизни люди превращаются в вещи, а всё необходимое содержание любви сводится к чисто эгоистическому обмену (я бы сказал, обладанию и удовлетворению). Союз между мужчиной и женщиной лишается подлинной человечности, снижается до уровня животных отношений, что несовместимо с достоинством детей Божиих. Опыт жизни также показывает, что предбрачные половые отношения не облегчают, а, напротив, затрудняют правильный выбор спутника жизни.

Однако, следует с такой же ясностью сказать, что невозможно по-настоящему верить в Христа, если эта вера не расцветает надеждой такой светлой, что она озаряет и направляет каждый человеческий поступок.

Самые пожилые приходят к пугающей мысли: «Неужели в водовороте повседневности я так и не успел понять и осуществить что-то самое главное в своей жизни?»... Не делайтесь рабами вещей, не впадайте в материализм, неудовлетворяющий самые сокровенные потребности личности и затрудняющий в поиске истинного счастья, которые можно найти только в Боге.

... Наркотики – это удар топора по корням существования.

 
На предыдущую страницу БИБЛЕЙСКИЕ и БОГОСЛОВСКИЕ тексты (1-я папка) - 1 часть
Закрыть страницу
Поговорить с ICQ
Отправить SMS
На страницу баннеров
Написать письмо
На главную
На предыдущую страницу
На верх страницы
Добавить в избранное Добавить в избранное
Последнее изменение:
Сайт управляется системой uCoz