Одну молитву чудную

В минуту жизни  трудную,

Теснится ль в сердце грусть,

Твержу я наизусть.

*(Лермонтов).

ВОЙНА. ИЮНЬ 44-го. ВСТРЕЧА С НЕМЦАМИ в ЛЕСУ.  (Рассказ об этом есть,  это повествование - в стихах)

 

Почти пять лет спустя, когда всю ночь, утопая в снегу

В метель и вьюгу, в кромешной мгле в поле блудил,

Испытание новое выпало мне, не пожелаешь врагу,

Будто страшный сон меня посетил...

 

  В мае 44-го в лесу, по-над Жиздрой рекой,

  Разгрузился эшелон нашей запасной бригады,

  И временно в палатках расположились мы на постой

  От ж. д.  до Оптино-пустынской ограды.

 

По-военному быстро обустроены кухни-столовые,

Штабные домики и прочая, прочая... уборные,

Прод - вещсклады – в подвалах прежнего монастыря,

И житьё пошло – в предвестии победного дня!

 

  Бегали на утреннюю зарядку к речке на луга,

  Давили походя расплодившихся здесь гадюк и медянок,

  Землянику собирали...  Жил я тогда

  В палатке вдвоём с командиром роты. Спозаранок

 

Любил углубляться в лесные дали,

И те исподволь свои тайны мне открывали.

Человеку равнинных полей, буераков,

Русский лес Нечерноземья воображенье пленял всяко..

 

  И таинственным в чащобах невольным, смутным страхом,

  И пышным зелёным раздольем, болот тленным прахом...

  И хотя был изранен воронками бомб и снарядов,

  Лес поил нас целебным воздухом и нежил прохладой.

 

Очарованью моему не было конца!

Вспоминал я страдальца Мцыри, невольного беглеца…

Там шипы, всё схвачено колючим терновником,

Здесь же «лес и дол» стелились зелёным ковриком!

 

  И вот как-то утром – вижу на песочке гладком

  Гадюка брюхатая под орешником на солнцепёке...

  Сбегал в палатку за сапёрной лопаткой,

  Не ушла, на том же месте, зашипела, надула щёки.

 

Жалко (живая тварь!), но с отвращеньем рубанул,

Раскроил брюхо, но она ни с места, змеёныши из чрева...

Сотворил я, это уж потом смекнул,

«Кесарево сечение», и слизни поползли направо, налево

 

  К реке ходил реже – вода для меня не диво,

  Как-то рыбачил у реки, чуть ли не до вечера,

  И вдруг сорвалась, как с цепи, буря, - воду зарябило,

  Застонало в лесу. Сматываю удочки - делать нечего.

 

А в лесу творится такое? Трещат стволы, ломаются сучья,

Сверху летят вкривь и вкось всё гуще и гуще...

Явление для меня аховое! Шарахнет по голове, да хоть где!

Перебегаю от сосны к сосне – бурелом всё злее и пуще!

 

  Пышные лапники и острые суки и палки

  Простреливают пространство – игра в салки?

  То ли проскочишь, то ли нет!

  То ли жив, то ли прощай белый свет!

 

Испугался я тогда не на шутку...

Но ненадолго – смотрю наверх, прикидываю:

Переждать стихию на месте? Нет, дудки.

До прогалины успею, на русский авось рассчитываю.

 

  Но стих ураганный шквал костолома-бурелома

  Также внезапно, как и нагрянул откуда-то из бездны,

  И крупные капли дождя с раскатами грома

  Слились с ослепляющим сияньем молний небесных.

 

Молнии чертили совсем близко - одна за другой,

И как под перекрёстным огнём бежал я домой.

Вот так пугал разгул разъяренных стихий

Наших пещерных пращуров с их разумом глухим!

 

  Прошло немного дней, в заповедный уголок леса

  С помкомвзвода Спиридоновым Юркой, из Мелекеса,

  Отправились на «экскурсию», на бывшую ставку Жукова,

  Недалеко от гарнизона нашего. Эх, горе луковое!

 

Ни одна душа об этом не знала.

Я ушёл в штаб полка(?), где у меня всегда была халява,

А уж как он, его отлучка? – не моё дело,

У него в чехле сбоку финка – идём смело!

 

  В штаб полка из роты ходил я каждый день,

  Помогал Косте Шишмонину...У того была мигрень,

  На лице косая повязка, не из марли – платяная.

  Он передавал дела мне, обучал, увольнения ожидая.

 

Был я у него вне штата – пришей-пристебай.

В роте же у меня основные дела – знай, успевай!

Комроты лейтенант Кот,  Халхин-гола ветеран,

Имел от этого выгоду: я был на откуп отдан

 

  В обозно-вещевое снабжение... Пройдоха старшина

  Нюхом почуял поживу и Кота ублажал порой до пьяна.

  Начальник ОВС, старлей с бородкой, царский служака,

  Заметил меня в роте–ещё с колхоза был я завзятый писака.

 

Итак, слуга двух господ, а по сути – ничей!

Званье – рядовой, служи и крутись между двух огней...

По мудрому совету:«на службу не напрашивайся

И от службы не отказывайся... »

 

  Ставка: траншей лабиринты, как у царя Миноса на Крите,

  Доты, обрывки проводов, кучки фарфора, изоляторов битых,

  Интересного мало... Забегая, скажу, меня этот Юрка смущал:

  Отшельник, «вещь в себе», пошёл по траншее и вскоре исчез.

 

Раздумывая, я замысел его потом разгадал.

Его цель – завести меня на след диверсантов в лес,

И меня, горе-штабиста,  передать им на поруки,

А самому отделаться от них, умыть руки...

 

  Зову его, кричу изо всей мочи: Ю-ю-р-а-а!

  Но его и след простыл... Смотрю,  земляника,

  Красная, сладкая! И в траве тоже... нежно-бурая –

  Увлёкся, забылся... И ещё кричал, устал от крика.

 

Дорогу-то я не примечал, надеялся на вожатого,

Но примерное направление по солнцу знал.

Петляю по плешам-воронкам, мелькнула вдали туша сохатого

Впервой это животное я увидал!

 

  Сколько до лагеря? Километров пять-шесть?

  Ничего, засветло приду, время есть!

  Вышел на тропу – ведёт по левому срезу солнца,

  Как раз моё направление: в мозгу засветилось оконце!

 

И вдруг слева человек,  метрах в сорока,

Занятого сбором ягод, здоровый такой, и ещё двое.

«Верзила» крикнул тем: «Ком цу мир!» Я чуть не драпака!

Что за люди? Немецкую фразу «ко мне!» понял.

 

  Но смутила одежда – все они в штатском.

  Не новобранцы ли? Из Молдавии.  В лесу шастают.

  А то и дезертиры? Возраст средний, до сорока и боле,

  По виду – опрятны, не нашенские, с натяжкой даже в холе...

 

Не пацифисты ли? В новом пополнении и такие были.

В голове калейдоскоп догадок. Ко мне они подступили.

При себе у них ничего, и не оттопырены карманы.

Скорее всего немцы, отстали от своих, басурманы.

 

  Да и «Ком цу мир!» - догадкой мой разум враз озарил.

  «Здраствайт» - это Верзила, я условно его так окрестил, -

  Гутен таг, - ответил я на их «Здравствуй» скромно.

  Предчувствие чего-то недоброго в себе таю, безусловно.

 

Что таить, испугался Мишутка, но в штаны не...

Тогда я подумал: Если что, -пусть! ещё одним мальчишкой

На Руси будет меньше..  Вида не показываю, внушаю себе:

На то и война. Вот тебе, Михаил, и крышка.

Взываю к памяти всё, что знал по-немецки, рад испытанию,

Да и мало-мальский успех предвкушаю, к познанию

Языка «лошадиного» – недаром годы учёбы в школе

И навыки от общения в деревне с немцем тем боле.

 

  С лета 42-го до но ноября 43-го, пока меня не призвали,

  Я с ним был (без всякого преувеличения) в дружбе.

  Слов знал вполне достаточно, но их связать нужно?

  А грамматику подзабыл, да и в школе её плохо понимали.

 

Зато с произношением у меня «Зер гут»,

Разговорный язык (Умгангшпрахе)- тут уж немцы поймут!

И действительно после некоторых перепалок с Верзилой

Он мне сказал по-русски, что я немец. . и прибавил - «Да?»

 

  Спасательный круг! Но, дурак (ганцдум), я ему возразил:

  Найн, ихь бин руссише кнабе – русский, мол, я.  Балда!..

  Спохватившись, говорю: прабабушка (умгроссмутер) была немкой

  Катарина фон цвайтер! Аух из Дойчланд была девкой.

 

То есть быстро сообразил, что есть зацепка, надо врать.

Яволь!Яволь!-вскричал Верзила. - Конечно! - немцу под стать

По разговору... Родом от немцев Поволжья она.

Но отец (фатер) это скрывал. Ер шранке, капут. Тюрьма.

 

  И пустился во все тяжкие. Читал из Гейне (Доннэр веттер):

  О, Танненбаум, ви грюнд зинд дайне блеттер,

  Ду грюнст нихт нур цур зоммерсцайт,

  Найн – аух им винтер, вен ес шнайт!

 

Они курили. И вспомнил, в гимнастёрке, в заначке,

(Курить я тогда бросил) папиросной бумаги пачка.

Подскочили от радости: «Папир! Папир!» Бедолаги,

На огородах табак-то есть, но где достать бумаги?!

 

  Сидели мы двое на двое по краям воронки,

  Слева от меня Верзила, а те двое на той кромке.

  Пока о маршевых ротах – в какие сроки, сколько...

  Ни гу-гу, разговор шёл по пустякам, лишь только

  Как бы состязались с Верзилой – на русском он,

  А я на немецком. Те двое молчали, одного клонило в сон...

 

От дружка своего деревенского пословицы знал

Всякие... Взахлёб их тараторил к месту не к месту.

Мне интересно! А им вообще по душе! Ещё бы, как я понял,

В русском лесу звучит немецкий... конечно, лестно!

 

  И вот такая метаморфоза! Румын наискосок от меня

  (Да, он был чёрный) достаёт из под рубашки фото

  И протягивает мне... Домик в саду – вся его семья!

  Тягостное чувство испытывал я. . Война всем надоела. То-то!

 

Фэмили дайне глюк, -говорю ему, -счастливая семья,

Карпаты-берг, Дунай, Букурешти... Ждут тебя.

Король Михай... Падение трона... Я, я, криг (да, да, война),

По горлу проводит ладонью, настое... ла всем она!

 

  Тот, которого в сон клонило, не проронил ни слова,

  Он был невысок, какой-то пришибленный вроде...

  Мы с ним напротив, переглядывались нежно-сурово..

  С недоверием, подозрением, но не по злобе.

 

Пора б расходиться, да инициатива-то за ними. Так вот

Этот Верзила всё пытал меня насчёт маршевых рот,

В какие сроки идёт подготовка, о численности, откуда Новобранцы... Что-то я говорил.  И, о чудо!

 

  Даёт он мне задание на завтра, а теперь – пора!

  «Морген, морген нур нихт хойте -

  Заген алле фаулен лёйте»...

  Я осмелел: дескать, ленивые откладывают на завтра дела.

 

Он по-русски говорил похуже, чем я по-ихнему.

И в пику о «ленивых» сказал: «Аллес гут – енде гут!»

Верзила встаёт. Голову в плечи вобрал, притих я,

Сверлит в мозгу мысль: убьют не убьют?!

 

  Как мы расстались? За руку или... не помню.  Ауфвидерзеен.

  Кивком головы я показал, куда мне, а Верзила –«туда нам»,

  Откуда вышли на встречу со мной «на рандеву».

  Уходя, я кожей ощущал пулю в спину из нагана!

 

А вот и старая, заросшая травой лесная дорога,

Мимо молодого густого ельника поворот направо...

Всё, спасён! За плотной его стеной, по милости Бога!

Припустил «как заяц от орла» - такая вот мелодрама!

Postscriptum:

Темно. После отбоя гарнизон и весь мир Божий спал,

В углу на полу светился огонёк папиросы.

Товарищ лейтенант! Немцы в лесу!- с ходу я закричал,

Открывая полог палатки, тяжело дыша после «кросса».

 

  Вскочил он, рад, увидя меня в полном порядке,

  Подаёт котелок с кашей-гуляшем, хлебом в придачу...

  Ешь и рассказывай... - Километров пять, где лесопосадки,

  Слева будет бывшая Ставка. Говорю, а сам чуть не плачу.

 

И была мыслишка:плутал, мол, за ягодой пошёл и сам не рад

А тут могут придраться:с немцами якшался, неладно что-то?

- Нет! Их трое, у сонных за спиной, ночью такое натворят?!. .

Это точно они, немцы-диверсанты, - говорю командиру роты.

 

  Ротный поднял оперСМЕРШа, доложил по инстанции кому надо

  Тут же были посланы на поимки автоматчики, два отряда.

  Посылали с ними и меня, но Кот особиста отговорил:

  Координаты дал. Голодный, устал он, хватит ли у него сил?

П о с л е с л о в и е

Да, лейтенант Кот был прав – я еле стоял на ногах тогда.

Прошло недели две.  Шёл я в штаб полка,

Навстречу незнакомый офицер, но он узнал меня

И говорит: «Привёл бы тех, наградили б тебя...

 

  Поймали их, уходили они в сторону Белёва».

  Это был тот самый особист КГБ. Пошёл, и больше ни слова.

  Сказал он мне не в укор, скорее в утешение.

  Награду, небось, он получил!Это не только моё мнение.

 

Р а з д у м ь я  не покидали меня!

Был я тогда даже без платка носового, а если б оружие?  Соблазн при таких обстоятельствах применить его –

Ещё бы! И гадать тут не нужно.

Возможно привёл бы, если не всех, то хоть одного...

Не исключено, подстрелили б и меня самого...

 

  Юрка Спиридонов, не по годам дюже уж взрослый,

  И не потому только, что рослый – в нём всё фальшиво!

  С тех пор я его не видал. Продажная шкура стоеросовая,

  На всё и вся с презреньем взирал. Взяли его тогда живо!

 

Хитроумно меня он подставил – но не ожидал, что

Сам попадёт в тот капкан, который готовил другому...

Но это меня не волнует. Перед теми людьми я, как ни то,

Оказался прохвостом: обещал встретиться с ними снова.

 

  Понятно, ради спасения жизни годно любое лукавство,

  Тем более перед вероломно напавшим на нас врагом.

  Почему же всю жизнь страдаю:это не их, а моё коварство,

  Сердце и ум вопиют –не враги они, и поминаю их добром!

 

Почему-то мне не всё равно, как думали они обо мне:

Пощадили руссише кнабе?! Милость проявили в этакой войне!

Стоп! Думаю:другого выхода и не было-то у них?

У них задача иная, и я для них – в орбите планов других.

 

  Во всяком случае, прежде всего им нужны сведения,

  А не жертва юнге-русс, став объектом расследования...

  В гарнизоне б переполох – пропал в лесу солдат!

  Прочесали б всё до кустика, и хенде хох, комрад.

Другая версия. В 41-м два наших дюжих солдата тайком Пошли в недальную деревню за молоком.

Об этом эпизоде войны читаю в книге Бакланова Григория.

Немцев, по разведданным, там не было. И вот такая история:

 

  Бабка вынесла из погреба кувшин, наполнила котелки,

  Остатки допили, сидят на пороге, дымят милые дружки...

  Тут как тут двое с автоматами на взводе: «Хенде хох!»,

  Показывают на лес: «Век! Вальд!» – Бобик сдох.

 

И поплелись наши с висячими ППШ в лес восвояси,

Обречённые на выстрелы в спину... И пришли эти Васи Целёхонькие, с котелками молока в родной окоп!

Попугали насмерть их немцы... Вскочил с дивана – стоп!

 

  Со мной что-то похожее тоже было!

  И воспоминание об этом так меня всполошило,

  Хожу, как затравленный зверь, в тесной своей клетушке,

  Слёзы. «С врагом лицом к лицу, как в битве следует бойцу»

  И вспоминаю Бородино: «У наших ушки на макушке... »

 

Опять же вижу лица тех трёх. Знать бы, что с ними стало!

Господи, защитил ли Ты их? Может, кто из них жив?

Вот бы встретиться?! Пока сердце биться не перестало,

И сладкой, и горькой памяти преданьями дорожим...

И последнее:

Всегда в памяти: румын - с какой несказанной тоской,

С надеждой на отзыв души, пусть мальчишеской и чужой,

Подаёт, как святую реликвию, фотографию довоенной поры.

Опрятный домик в саду, счастливые лица детей, жены...

 

  Я чувствовал, как он наблюдал за выраженьем глаз,

  Физиономии моей... Трудно представить сейчас,

  Но и моя душа не была тогда безучастной

  При виде этой идиллии, этой жизни мирной, прекрасной!

 

И всё это на фоне берёз, трав благоуханных.

В лесу в ранах прошедших боёв сошлись случайно враги,

Без всяких примет вражды, без слов бранных...

Как будто кончилась война... Такие вот пироги!

 

  Была бы выпивка, пожалуй, позволили бы и это,

  Но это к слову. Никто из нас не помышлял об этом.

  У всех на уме – как выжить в этой проклятой войне!

  Я был дома, а они - незваные гости в чужой стороне.

 

Кончаю, а в мире – взрыв в метро, обрушение аквапарка,

Землетрясеньем разрушен г. Бали, груда цистерн свалка...

20 февраля 2004.  Памяти отца посвящаю.