Справка:
8 ноября 43-го
я был призван в армию, мне пошёл тогда 18-й год. После длительного (почему-то?)
пребывания на пересыльном пункте в Тамбове, наш призыв был направлен в Мелекес,
за Волгу, в запасную стрелковую бригаду, где обучали новобранцев перед
отправкой на фронт. Там были построены капитальные, утеплённые землянки,
разделенные на две половины, с трехярусными нарами. В каждой половине
размещалась рота – 250 человек. Условия для обучения по всем дисциплинам курса
молодого бойца были прекрасные: плац, стрельбище, рвы и окопы. От цынги
применялся отвар хвои...
В конце мая
44-го вся наша бригада снялась с «насиженного места» и эшелонами из Мелекеса
потянулась на Запад, на фронт. Но по прибытии в Козельск наш путь к фронту
был приостановлен, и все полки и подразделения бригады были расквартированы
вдоль р. Жиздры, в лесу. Палаточные городки растянулись километра на четыре, от
ж. д. переезда до бывшего монастыря «Оптина пустынь» (теперь монастырь
восстановлен во всей красе и святости, каким он был раньше). А до войны там был
обустроен дом отдыха им. Горького.
Командир роты,
с которым мы вдвоём жили в палатке, имел экзотическую фамилию – Кот! Был он в
звании лейтенанта. Воевал на Халхинголе с японцами, где ему оторвало полуха.
Рост выше среднего, смуглое лицо, поджарый, средних лет мужчина. В глазах
постоянно искрится весёлость и с лица не сходит какая-то затаённая улыбка с
оттенком иронии...
Меня л-т Кот
случайно заприметил сразу же на второй день, как только мы переночевали в
тёплой землянке после долгого пребывания в ужасных условиях на пересылке и
долгого пути в телячьих вагонах. Спали на голых досках, на полу, на сквозняках,
т. к. при тысячеголовом скоплении людей дверь незакрывалась ни с той, ни с
другой стороны балагана. Сидор с кое-какими продуктами из дома из-под головы
ночью стащили.
Но вот
наконец-то чуть ли не через полтора месяца после призыва (!) прибыли в пункт
назначения. Пешим порядком поплелись к месту дислокации, не помню уж по
какой-то лесной запутанной снежной дороге ( 10 км ).
Поздно вечером
нас помыли в бане, как только пришли со станции на кордон, в суматохе
обмундировали в потёмках как попало, при 30-градусном морозе на уличных
столиках, под соснами, накормили и уложили спать. На дворе уже был конец
декабря. Такая вот «одиссея» от дома до места службы затянулась так надолго. И
это для нас было более чем непонятно! Разумеется, первую ночь в замкнутом
пространстве заснулимы как убитые, несмотря на несметное количество клопов и блох,
оставшихся после наших предшественников.
На второй
день, после завтрака, я сразу же стал писать письма домой матери (отца взяли в
первый же день войны, у матери после меня оставалось еще шестеро детей) и своей
подруге. При проводах она подарила мне кисет с вышитым вензелем. Махоркой же
снабдил дед, целый мешочек дал, сам же он нюхал. Воевал в японскую, был в
плену...
И вот пишу, зябко и в землянке, и на душе...
Конец июня 44 года.
Наша запасная бригада была расквартирована в районе Козельска, в лесу за
Жиздрой. Эшелоны наши из Мелекеса долго тянулись к фронту, как предполагалась,
и мы «опоздали». Но главное заключалось в том, что Сталин и Черчилль договорились
о досрочном наступлении наших войск на Белорусских фронтах... Произошла
метаморфоза: нашу дивизию вновь, преобразовали в запасную бригаду, готовить
маршевые роты на фронт! Бригада вытянулась вдоль реки километра на три: от ж. д.
переезда до знаменитой Оптиной пустыни. Жили в палатках. Я с командиром роты
жил в отдельной палатке. В роте я числился формально, работал в штабе полка ст.
писарем ОВС. Был между небом и землёй. В эшелоне ехал не с ротой, а в вагоне
склада вещевого имущества полка. Спал под самым потолком на гимнастёрках,
брюках, шинелях... Чего греха таить, подворовывали дорогой, на стоянках
продавали казенное имущество или обменивали на съестное. Коля Брыкин (из
Мичуринска, художник) подходил в темноте к моему вагону, и я подавал ему из верхнего
малюсенького окошечка вещи. Разбитной малый, и сбытом этих вещей занимался он.
Мне приносил и деньги, и продукты.
Накопил я тогда
тысяч двенадцать-тринадцать... Вскоре удалось съездить домой, и на эти деньги
мать купила 5 овец. Впроголодь живущей семье была какая никакая помощь.
Записываю вот сейчас эти воспоминания и от страха дрожу: в этом же вагоне ехал
и мой начальник. Он являлся как бы вторым после моего непосредственого начальника
- командира роты, где я числился по штату. Ехали и завскладом, портной,
сапожник. Могли же заметить! Потом этот начальник был переведен в штаб бригады,
и меня перетащил туда на штатную должность.
Но вернусь к
началу этого разговора. Командиром роты, с кем я жил в палатке, имел такую экзотическую
фамилию - Кот! Хохол из Киева. Боевой такой, воевал на Халхин-Роле, где ему
оторвало половину левого уха. Рост выше среднего, смуглое лицо, поджарый.
Сильный, мускулистый, средних лет мужчина. В глазах искрится весёлость, а с
лица не сходит какая-то затаённая улыбка с оттенком иронии.
Меня он взял
писарем сразу на второй день, как мы только что переночевали в землянке после
долгого пребывания на пересыльном пункте в Тамбове и долгой дороги до места
службы. После завтрака я сразу же cтал писать, письма
домой и своей деревенской подруге. Он проходил вдоль нар (трехъярусных), где я
на корточках примостился к небольшому выступу нижнего яруса, на котором лист
бумаги едва помещается. Остановился, посмотрел (я его заметил, но не встал) и
чуть ли не гаркнул, звонким, чётким голосом: «Фамилия?». Тут уж я вскочил и
ответил: «Перфилов». - «Парфилов, иди за мной!»,- вот, думаю, дважды
переиначивают мою фамилию. Первый раз после пожара нашего дома малограмотный
секретарь сельсовета записал в свои «святцы» в строке «Фамилия» - Перфилов
вместо Перфильев. Фамилия эта шла от моего прапрадеда, современника Державина.
Прадед мой Герасим Степанович об этом говорил внуку (моему отцу), но отец жил
уже в такое время - не до родословной: родился в революцию пятого года, первая
мировая, гражданская война... На Тамбовщине это просто называлось - банда,
Антонов, Плужников, да и свой доморощенный «бандит» по прозвищу «Монах». И
конец этой банде пришел аж в 22-м. Дальше в деревне пошли пертурбации, не
приведи Господь, похлеще прошедших накануне войн: НЭП, коллективизация,
голодовки - урожай не урожай, а государству отдай! Работали за трудодни, за
«палочки», как их называли колхозники. И вот тебе 41-й год! Недолго пожили без
войны. И шла «стерва она» почти четыре года.
Итак, лейтенант
Кот, комроты (в званиях его не жаловали, уж очень был озорной человек и
бедокурил напропалую) приводит меня к столику у окошка вровень с поверхностью
земли, землянка же! через которое и свет дневной не проникает, усаживает
напротив себя и стал спрашивать о грамоте, о работе и т.д. Окончил 8 классов в
41-м, работал с войны и до призыва в армию счетоводом колхоза (на правах
главбуха) и в шутку - не женат. Лейтенант сказал: «Будешь у меня писарем! Это
попроще твоего колхоза, но в любом деле должна быть и смекалка, и сноровка».
Перечислил все, все делишки, которыми мне предстояло заниматься. Перво-наперво
составить список личного состава роты со всеми анкетными данными и расписание
занятий для взводов, когда и чем они должны заниматься. Дал мне целую кипу армейских
уставов: строевой, боевой, тактической, огневой, сапёрной и не помню еще какой
подготовки. Паренёк из колхоза становится военспецом, писарем-каптенармусом.
В роте я
только формально числился как автоматчик, а работал писарем. А через некоторое
время я стал ходить в штаб полка, где помогал Косте Шишмонину подогнать учет
имущества, ибо он спустя рукава сидел там за столом, больной, дожидаясь скорой
демобилизации. Лицо у него наперекосяк было перевязано белой ситцевой повязкой.
До войны работал диспетчером ж.д. станции в Балашове, «Авгиевы конюшни»
разгребал долго, и с моим призывом на фронт меня не отправили. В мае 44-го вся
наша бригада снялась с насиженного места в Мелекесе на фронт. Так получилось,
что об этом этапе я написал в начале рассказа. Пора перейти к заданной теме по
её заголовку «Встреча с немцами в лесу».
И всё же хочу
вернуться к Косте Шишмонину. По возрасту он, пожалуй, мне в отцы годится.
Дружил он с нашим полковым художником. Часто прислушивался я к их разговорам,
завидовал их эрудиции, изящной манере излагать свои мысли. Дореволюционная
культура так и «прёт» от них. Начальником ОВС полка был старший лейтенант
Парфёнов (близко к моей фамилии). Вывший коммивояжер. Низенького роста, он
носил бородку, которая придавала ему элегантность и внушительный вид его
тщедушному лицу. Тоже царской, дореволюционной закалки. В полку его называли за
глаза не иначе как «Бородка». К своим обязанностям он относился исключительно
добросовестно, аккуратист и педант. С Котом он договорился о моём переводе в
его соподчинение в порядке «де-факто», без официального на то приказа (вакансии
у негонебыло).
Когда мы были
ещё в Мелекесе, Парфёнов как-то зашел в нашу землянку (он всех и вся
«достигал», работал без устали). Увидев на стене расписание занятий, спросил:
«Кот, кто это у тебя так пишет?» Кот указал на меня, Парфёнов попросил его
присылать меня к нему в штаб полка в свободное от основных обязанностей время. Шишмомин
показывал мне, что надо делать, а сам в кусты. И появились у меня деньжонки. Послал
матери 8ОО. Сумма по тем временам небольшая, но в безденежной деревне и это
сгодится. В письме сообщила - купила овечку. Кулеш с бараниной ребята поедят за
здорово живёшь.
Прихожу
однажды вечером из штаба полка в свою землянку на ночлег. У меня со старшиной
был отдельный топчан с хорошей постелью (еще бы - хозяин вешсклада). Что такое?
- никого. Сидит за моим столиком, в темноте как привидение старший сержант
Белоногов (как его держали «старого пердуна»). - «Где же рота?» — спрашиваю его
я - солдат. — «Всех,- говорит,- построили на плацу часов в 12 и шагом марш на
станцию. Новобранцы моего призыва отучились - на фронт! Я не поверил. Наверно,
подумал я, за хвоей опять или тактические учения. А Белоногов говорит, что тебя
выкликали по списку - нет в строю, где он? Искали. Чего ради искать, когда
известно моё местонахождение! Странно. Не знаю, как лейтенант Дмитриев
выкрутился за нехватку одного супчика, а он тогда временно был за комроты. Сам
он комвзвода автоматчиков, где я числился. Говорили потом, такая спешка была, не
до меня, потом, мол, разберёмся.
А дело было
вот в чем. После освобождения Киева, Коту, как ветерану Красной Армии, дали
отпуск, и он уехал в свой родной город. Жена там находилась при оккупации. Уезжая,
он строго на строго приказал своему преемнику Дмитриеву меня под любым
предлогом на фронт не отправлять. Пригрозил, что было похоже на характер
решительного в своих действиях старого служаки: «Отправишь на фронт, приеду -
расстреляю!» Слова привожу точь в точь. Наперед скажу, самого его уже из
Козельска отправили на фронт - толом взорвал огромную сосну в расположении
части.
Лейтенант Кот, возвратившись из отпуска, рассказывал нам, как он наводил
на жену, красавицу брюнетку, пышногрудую, пистолет, целился в неё и прощал,
упиваясь её животным страхом за свою жизнь... По наведённым справкам он узнал о
её плотских (по нынешнему, сексуальных) связях с немцами. Кот был решительным,
фанатичным, лихость в нём так и светилась! В гражданскую войну из него вышел бы
лихой атаман, с дразнящим надорванным ухом, с портупеей через плечо! Фотография
его у меня есть. Он с фронта мне писал, да, жаль, письма не сохранились. Их
было два. По фото любой увидит, что это действительно бравый боевой офицер (это
слово тогда было ещё непривычным для нашего слуха).
У меня сохранилось много воспоминаний о нём. Кот меня лично обучал
стрельбе на полигоне. Километров за пять ходили с ним на лыжах. Да разве за ним
поспеешь?! Хотя у меня кое-какие навыки еще довоенных лет были. Как он меня
лично учил строевому шагу! Предстоял первомайский парад в Мелекесе, и он
почему-то хотел, чтобы я тоже на параде был.
До Мелекеса я не знал, что такое лес. Хорошие там леса Великаны сосны, ели...
«Там лес и дол видений полны...», вот это я знал. Рядом речушка Черемшана подо
льдом...
На параде я был. Невообразимо величественное это зрелище -военный парад! Дух
захватывает от сопричастности к общему делу этой огромной массы людей, молодых
в основном, вооружённых бойцов, подчиненных одной воле! Майор Кривич у нас по
своей малограмотности в обращении к солдату употреблял архаичное «товарищ
боец», а не «товарищ солдат» - по уставу.
Но это - всего лишь предисловие к эпизоду в моей жизни, наиглавнейшему,
как мне кажется. 22июня (44-й год), день памятный для меня и в том, и в другом
отношении. Дело было уже в лесу за Жиздрой. Юрка Спиридонов, помкомвзвода,
предлагает мне сходить «на экскурсию» в бывшую ставку Жукова, расположенную от
нас не очень далеко: 5-б км. — Посмотрим, говорит, что там осталось, и вообще
интересно как всё это выглядит. Он был рослый малый, кстати, родом из Мелекеса,
на два года старше меня. Сбоку у него был пристегнут кинжал к поясному ремню.
Всегда он был с этим холодным оружием - и ничего, сходило с рук. У меня
никакого оружия не было, и как показали дальнейшие события,- хорошо, что не
было.
Нашли мы эту
ставку. ДОТы, ДЗОТы, ходы сообщения, бруствер с западной стороны, легко можно
было определить по солнцу. Больше впечатляли воронки, попадавшиеся на каждом
шагу. А так мы не увидели никаких раритетов. Попадались кое-где провода да
разбитые фарфоровые изоляционные, не знаю, как правильно их назвать... чашечки.
На обратном пути стала попадаться спелая клубничка, в траве невидимая. Копнешь,
и вот она, да крупная. Увлёкся я этой ягодой, и Юрку потерял из виду, хотя
обзор был хороший: редколесье из старых берёз. Впервые в жизни я вот так
собирал ягоды в лесу. На тамбовщине у нас клубничка росла по склонам оврагов.
Окрест нашей деревни вообще ее не было.
Одному в лесу мне, «степному» человеку, стало как-то
робостно, и я стал поторапливаться. Расположение нашего лагеря примерно на
запад, юго-запад. Юрке, по-моему, я даже не пытался кричать. Земля испещрена
воронками — следы недавних артобстрелов, бомбёжек... Они запутывали направление
хода — надо то и дело их обходить и петлять. Но время у меня есть. Определяю по
солнцу - часов пять - шесть. А день-то ведь был самый длинный - летнего
солнцестояния. Об этом тогда я не знал.
Смотрю по сторонам, и слева от меня возникает фигура
здоровенного человека, метрах в тридцати. Закричал он кому-то: «Ком цу мир!» -
ко мне, значит. Нет, не испугался я, остановился, и он подошел ко мне. Вижу,
ещё двое идут, среднего роста. Одежда на них гражданская, двое в ботинках, один
в сапогах. Всё поношенное. Без катомок, без каких-либо вещей при себе...
Что за люди? На наших не похожи. Может быть, дезертиры
нашей бригады? Новобранцы пошли всякого сорта: староверы, пацифисты, с их
решительным отказом брать в руки оружие, молдаване, каких я раньше сроду не
видал... Кстати, один из подошедших оказался румыном, о чём я скажу позже.
Немецкий изучал я в школе четыре года (5-8 классы). Язык
давался мне легко, и по всем предметам учился на «отлично» Вдобавок года
полтора я общался с немцем, который жил в нашей деревне (42-43гг). Жил рядом с
правлением колхоза, где я работал, строил дом председателю нашему Данилову
Николаю Николаевичу.
До этого был пожар — 5 изб сгорело, в том числе изба
у Даниловых. Откуда он взял этого немца в самый разгар войны? Ездил на базар в
Ржаксу, и оттуда приехал с этим немцем. Я то и дело выходил из правления и с
ним вёл нехитрые разговоры на его родном языке. Один стишок даже выучил: «О,
таннен баум, ви грюнд зинд дайне блеттер...», но главное в том, что словарный
запас обогатился и отшлифовывалось произношение.
Забегая вперед лет на 12, когда я, отец троих детей,
учился в вечернем вузе, и шли мы - группа «вечных студентов» по Пушкинской к
метро, Алевтина Ивановна, преподаватель - «немка», неожиданно так для меня
спрашивает: «Вы в Германии жили?» Я даже опешил от такого вопроса. С нами
учился один офицер кагэбэшник - чего только не могло придти на ум. - Нет, а
что? — вопросом на вопрос ответил я. - «У вас хорошее произношение на
умганг-шпрахэ». Я об этом не мог знать, но догадался, что это школа того
деревенского немца. А при кагэбэшнике об этом распространяться не надо! Тогда с
такими разговорчиками ухо надо было держать востро. Он сидел за первым столом и
какой-то был нелюдимый, замкнутый. В одном из подразделений КГБ работал
начфином. Хохол Бровченко сидел с ним рядом и старался льстить ему,
примазывался к нему. Я с отвращением наблюдал за этим подлым человеком. Он был
моим протеже из Министерства речфлота. Работал я в подчиненном этому
Министерству институте замом главного бухгалтера. Однако этот Бровченко и иже с
ним Маслов, люди на высоких должностях, денежные, не раз угощали меня в ночном
магазинчике «Российские вина», почти у самого метро, и как-то в «Балчуге» - я
им здорово помогал по высшей математике и немецкому языку (в спецпредметах они
собаку съели) Ещё бы, заказывают мне, только мне, фужер хорошего шампанского,
шоколадку... И на дорожку ещё фужер! Еду в первом часу ночи домой - благодать в
душе, усталость как рукой сняло! По высшей математике успевал для всей своей
группы три варианта сделать. К слову сказать, один раз ошибся в одном ив
вариантов. Преподаватель на сшедуюшем занятии хитровато так спрашивает: «Не
могу понять - почему-то у всех одна и та же ошибка?». Нисколько не превираю, я
сразу же в голове своей обнаружил эту ошибку. Допустил в спешке, лихорадочно
торопился, боялся не управиться...
Да того же Бровченко я обучал, в основном вышей
математике, в здании Министерства (он меня вызывал). Абонировал кабинет
замминистра, запирал его, и мы там занимались. Но это дело десятое. Приходят на
ум всякие сопутствующие факты, и не хватает терпения, чтобы обойти их стороной!
Колхоз наш был небольшой - дворов 35, земли гектаров
ЗОО снебольшим, дел для меня было не очень много, и я часто прямо из окна
правленческой горницы выпрыгивал и незаметно от всех уходил на пруд - очень
любил рыбалку! Чаще всего я находился на соседской усадьбе, где был Вася Новак
- так он назвал себя (документы у него были поддельные «ксивы»). Но о нём, ух,
как много надо рассказывать!: Как он нас с Симкой Даниловым подстригал по
немецкому фасону; как он стал в колхозе кузнецом, в знойный полдень, когда на
колхозном дворе нет никого, разбивал шестерёнки у жатки; как с ним ездили в
каменку (на бестарке я вёз на приёмный пункт тёплые вещи, собранные мною для
фронта); как он навестил немецкого резидента там, рассказ о пребывании в
концлагере в Архангельске, куда он попал после пленения его в сбитом самолёте
над Польшей в 39-м, и т.д. Я был секретарём комсомольской ячейки, и он меня
называл «пахтэйный»...
При встрече с немцами мне всё это пригодилось! О
том, что он немец, и о всём прочем я никуда не сообщал. Никакой неприязни, а
тем более враждебного чувства я не испытывал к нему. Не могу не сказать ещё об
одном эпизоде, как он учил ребятишек кричать на Слика Якова Львовича,
эвакуированного из Смоленщины, когда тот проходил мимо Даниловой стройки: «
Хальт Юда, верфлюхтэр доннэр веттэр, швайн райн!» - стой, еврей, гром и молния (такое
вот на русский взгляд чепуховое ругательство), паршивая свинья! Я, если был при
этом, конечно не кричал в этом сумбурном хоре и от стыда отворачивался. У меня
с семьёй Слика были дружеские отношения, и об этом тоже надо рассказывать и
рассказывать. Он, уже глубокий старик, усы и борода до груди, пострадавший от
немцев, и тут, в русской глубинке не чувствует себя защищенным от оскорбления и
унижения.
Милостивый Бог мой Яхве, почему так происходит со
мной и твоим избранным народом? Думаю, что это было у него на уме, и как тяжко
было у него на сердце. Глумление не только над этносом, но и просто над
стариком, над человеческой сущностью... А каково мне, мальчишке, только что
подступающему к началу, к азам сознательной жизни, как быть в отношениях с
враждебными друг другу Василием Новаком и Яковом Сликом? С которыми сложились у
мена отношения исреннего уважения к ним и преклонения пред ними? А Вася Новак
мне обещал взять с собой в Берлин. Таких умных, как ты и Симка, говорил он,
будем учить не без пользы для Великой Германии. Слика я устроил ночным
сторожем, и иногда просиживал с ним всю ночь до утра. Он был простым
тружеником, без образования, но обладал недюжинным умом. И был беден, другие
бывшие у нас евреи из эвакуации давно уехали в Среднюю Азию. Для меня тогда
нерусский казался человеком с другой планеты, и как же мне было интересно
смотреть на этого человека и слушать его. И вот война дала мне такую
возможность сначала в лице Слика в 41-м, а потом и Новака в 42-м. Рамки моей
заброшенной в глуши деревни раздвинулись до вселенских далей! ... и всюду
страсти роковые, и от судеб защиты нет»
В общем, немецкие крепкие фразы от Вовака, истинно
народные, мне пригодились как нельзя лучше во встрече с двумя немцами я румыном
в лесу в окрестностях Оптиной пустыни.
Итак, что ж было дальше? Мелькнула, конечно,
мыслишка - попал в капкан, в ловушку... Спасенья практически нет, и я стал себя
успокаивать тем, что в войну смерть - дело случая: одним мальчишкой на Руси
будет меньше и только всего-то и только всего! Внезапный страх при встрече
сменился каким-то блаженным умиротворением и отрешенностью от всего на свете.
Смотрю на них, люди как люди, без каких-либо признаков злобы и насилия. И
оружия явного и скрытого не видно. Прежде всего, гадаю, кто же они?
Скорее всего, диверсанты-лазутчики, а, может быть, отстали
от своих при отступлении? Значит, думаю, убивать меня им нет смысла. У них
другая цель: либо как можно быстрей догонять своих, либо «без приключений»
заниматься разведкой, диверсиями... Цель у них уже близка - они в тылу врага!
Что-то надо делать. Пусть инициатива будет за ними,
я же пока буду молчать, ждать вопросов... Предпринять какое-либо действие, побег
ли, а что ещё! - никаких шансов на успех. Работа мозга идёт интенсивно и
стремительно. Надо собраться с волею и не навредить неосторожным поступком. И
не показать себя испуганным, дрожащим от страха.
А началось наше «знакомство» с банального действа -
стали закуривать. Вот в этом и только в этом курение - полезная штука.
Расселись мы по краям неглубокой воронки: с одной стороны верзила» (как я его
мысленно окрестил) и я, с другой — те двое.
Видя, что у них бумага совсем неподходящая, какие-то
обрывки пожелтевших газет, я, как Маяковский из широких шшанин, достаю из
карманчика гимнастерки пачку курительной бумаги, и происходит разрядка в наших
пока неясных отношениях. Они все трое потянулись, чтоб оторвать по листочку,
предваряя это радостным возгласом: «Папир!» - бумага. Сомнения мои сразу
отпали сами собой – немцы! Я им сразу протягиваю эту пачку -возьмите, мол.
Махра у них с огородов, тогда все табак сажали.
И пошёл у нас неторопливый разговор, фразами из
двух-трех слов. Верзила неплохо, как немец, говорит по-русски, но с таким
акцентом, что разобрать слова трудно. Те двое помалкивают. Я сначала от
волнения стушевался, больше говорил по-русски, но быстро как-то пришел в
себя, и начал вставлять всё больше и больше немецких слов и даже фраз. Это
привело их в такое удивление, что Верзила, что тоже меня удивило,сказал: «Ду
бист дойчлейте!», не спросил, что я немец, а утвердительно - ты есть немец.
Что делать? Только что им объяснял, что я русский, по немецки: «Ихь бин руссише
кнабэ», и думаю, как бы связать это с немцами Поволжья, переселившимися в
Россию при Екатерине, моих предков? Не вязалась фраза, но кое-как осилил, говорю
Верзиле: «Да, я русский, но моя прабабушка была немкой». По-немецки это звучит
так: «я, ихь бин руссиш, абар майн умгроссмуттэр вар дойчфрау». Немного
искаженно, но вполне понятно. Он выражает своё согласие и патетически так
произносит: «Яволь, яволь!» - конечно! Они явно поверили мне. А если б сказал,
что я немец из тех ваших переселенцев, они вряд ли поверили.
Часа полтора мы сидели и плели всякую всячину. Я им
немецкие пословицы и поговорки, и даже один комический стишок прочитал: «Айнмаль
ихь вар им Дорфе...», как две курочки из-за червячка подрались, а петух решил
этот спор по-своему: склевал его... Немецкое начало, что я привёл в русской
транскрипции, в переводе звучит так: «Однажды я был в деревне...».
Что характерно, Верзила без обиняков спрашивал
меня, но не строго, в какие сроки обучают пополнение и отправляют маршевые
роты на фронт и в этом роде ещё о чем-то, о чем я не старался и запоминать. Я
отнекивался, что здесь нахожусь совсем недавно и в армии служу всего полгода: «Ихь
бин кранк» «Унд айн монат вар Хоспиталь» - болел, пробыл месяц в госпитале. Мне
и самому до сих пор непонятно, зачем мы договорились встретиться завтра в этом
же месте, в лесу? Какие у них были намерения в отношении меня? Я им говорил, что
у меня в деревне есть друг немец. И всегда и всюду я был наивно-доверчив к
людям, и по выражению лица это, как мне кажется, было видно. И обещанное я
всегда выполнял свято. Я им без запинки сказал, что приду. ..Морген, морген -
нур нихт хойтэ...
Сидим-то мы сидим, а у меня не было уверенности,
что вся эта комедия придёт к безобидному концу: «Аллес гут - энде гут».
Суд да дело, и как-то неожиданно дело дошло до
личных симпатий. Румын достаёт из-за пазухи завернутое во что-то фотогде его
домашние в саду у дома, и подаёт мне. Он был от меня накрест. Напротив же меня
– как и я, малорослый, невзрачный на вид немец. Шолоховский Демид-молчун, не
проронил ни словаво время нашей беседы. Беру карточку, внимательно рассматриваю
и думаю: осточертела всем эта война... Румын, южанин с его темпераментом, проявил
неподдельный душевный порыв вот таким образом! Передал ему со словами: Дайне
фамили унд гартенунд хауз – шёне гут! Чуть не вырвалось: Нитлер капут! Но кто-то
будто дернул за руку, и я сказал: Криг генуг!
Время шло, и я со своим ребячьим нетерпением стал
ёрзать, суетиться, поглядывать в свою сторону. Солнце близилось к закату... Наконец
Верзила встаёт... не могу вот одного вспомнить – как прощались. За руку – нет, просто
кивком головы, кажется. Я рукой показал в сторону солнца, а Верзила (хорошо
помню) со словами «нам туда» указал на юг. Отходя от них, кожей спины ощущал...
дырку от пули, ждал выстрела. Отправят на тот свет без мучений, с «гуманными»
людьми же имел дело... Да, мы враги, но мы только что вели мирную беседу. И всё
же суть её была о войне.
Не оглядываясь, пошёл умеренным шагом, не выдавая
своей робости под их взглядами. Впереди чащоба из молодого ельника в рост
человека. И выхожу на заросшую травой старую лесную дорогу в нужном направлении.
Радости моей не было предела: блудить в лесу ночью не придётся! Только б выйти
к реке. Припустился что есть мочи и вскоре скрылся за густой стеной ельника: теперь
то уж никакая пуля не достанет! Оглянулся, никого нет... и я жив и невредим! Мне
было трудно в это поверить.
Сколько шёл до нашего палаточного бивуака? - не
важно. Рука судьбы привела меня (не чудо ли!) точно к моей палатке. Уже была ночь.
Лейтенант Кот лежал на полу, на своём матраце. Как он обрадовался моему
появлению! Никто не знал, где я, что сомной... Роль Спиридонова Юрки оставалась
для меня загадочной неспроста всё это... Хитрый и непостижимый в своей
замкнутости человек.
Кот мне говорил, что уже ужин, отбой, а тебя всё нет
и нет. Ужин он мне оставил: «Давай, ешь, потом всё объяснишь». Говорить не
говорить о фрицах, такой диллемы у меня не возникало.
Коту я сразу же сказал, что в лесу шастают немцы, хотя
поизвестным соображениям, мог бы сказать, что блудил в лесу... И не будоражить
никого. А фрицы-то, что они могут натворить ночью с нашим братом? Кот повёл
меня к особисту «СМЕРШа. Быстро снарядили две группы автоматчиков – человек
шесть. Гэбист хотел и меня как проводника. Но Кот отговорил его: онмол, целый
день блуждал в лесу, голодный. Направление показалописание подозрительных лиц
дал – чего же ещё. . Расстояниекилометров 5-6. Патрулирование и охрану лагеря
усилили.
П о с л е с л о в и е
Иду лесом в штаб полка к Шишмонину (вскоре после
этого события) и встречаюсь с тем кагэбэшником из «СМЕРШа». Я его не узнал, а
он меня остановил и говорит: «Твоих немцев (твоих?) поймали где-то под Белёвом.
Ждали тебя по-договорённости на другой день, наверно. Спугнул их. Если б ты их
тогда привёл, получил бы награду! »
Что я ему мог ответить? - Ничего. Только подумал
вроде того, что стало ходкой фразой из кинофильма позже: «Болван ты, Штюбинг! ».
Как я их мог привести троих, здоровенных... Было бы у меня оружие, наверняка
был бы и соблазн воспользоваться им: Хенде хох, мол, форвертс... Да и этот
манёвр не означал, что они, как овечки, пошли бы под дулом, с понурыми головами.
Один в поле не воин? Возможно и оказался бы таким бесстрашным воином, но это, как
говорится, кабы да кабы... «Конец известен: все в землю лягут, всё прахом будет...
» Молодость безрассудна! И если б молодость умела…
Сколько раз в жизни своей большой думал об этом
редкостном в войне случае и делал каждый раз вот такое заключение: «Это
провидение Господне, это Он показал мне войну вот с такой идиллической стороны»...
И с врагом можно найти общийязык и придти к мирному цу енде, концу!
И вот ещё что. Лет десять тому назад читаю Г. Бакланова
проэту самую войну, и дошёл до такого эпизода. Дело было в начале войны, для
немцев ура-победном, миллионы наших в «котлах»окружения попали в плен. . И один
наш разведчик, рослый, крепкий малый, предлагает другому сходить в деревню за
молоком. Немцев там нет, айда! Пришли к одной бабке, та слазила в погреб и
вынесла кувшин молока. Из крынки попили, остальное разлили в котелки. Сидят на
пороге, курят. Хозяйке спасибо, достали из холщевого «сидора» тушёнку.
Откуда ни возьмись, немцы, двое, с автоматами на
изготовке: «Штенд ауф, хенде хох! ». Бабка тут же нырнула в погреб, закрыв за
собой крышку. При таких обстоятельствах наши ничего немогли сделать, как
подчиниться, и по команде «Век, вальд! » идти в сторону леса, обреченные на
смерть. С поднятыми руками, ППШ у них висят, болтаются. Так и пришли к своим -
выстрелов не последовало! ! !
Каково было моё состояние. Отложил книгу, встал с
дивана изашагал взад-вперёд по комнате, как затравленный волк. Боже, со мной
тоже было похожее приключение. Трудно передать словами, я почувствовал, физически
ощутил то, что пережил летом 44-го. «С врагом лицом к лицу, как в битве следует
бойцу... » мне тоже пришлось быть с глазу на глаз. Заповедь Христа «неубий»
выдержана испытанием этих двух случаев!
Я сколько раз упрекал себя в том, что «предал» их, не
сдержал обет придти на следующий день к ним в лес. Утешением мне служило то, что
отбыв у нас в плену, благополучно возвратятся в родную Дойчланд. А как они обо
мне думали? Интересно бы знать. Не пожалели, что не задушили этого швайне
руссише кнабе, несмотря на то, что у него была умгроссмутер (? ). Или наоборот,
спасибо говорили, выследил нас и этим спас от злых дел и от погибели... Может
быть, кто-то из них жив.
ПУТИ ГОСПОДНИ НЕИСПОВЕДИМЫ!
Добавить
в избранное
: