9 мая 2003 года

- День Победы, в 59-й раз встречаемый нашим народом и лично мной. Утром 1945-го, в такой же солнечный день, как сегодня, пришла к нам весть о Победе.

Тогда стояли мы в лесу в пойме Жиздры, недалеко от скита Оптиной пустыни. Впоследствии мне пришлось заканчивать службу там. На территории этого монастыря дислоцировался наш Отдельный батальон. По штатному расписанию командного состава в случае войны он развертывался в полк при соответствующем пополнении рядового состава за счет призывников-новобранцев.

Встал, как всегда, рано - полшестого. В душе трезвон:

«День Победы», «День Победы»... Откровенно говоря, не хотелось даже приступать к утренней молитве. «Этот день победы» заглушил все позывные души... Не какой-то буйной радостью, а вопросом удивления: как это мы победили, как тяжело, драматично все началось, несмотря на лихие коминтерновские трубадурства: «Мы будем воевать только на чужой территории, не отдадим своей ни пяди!»). Точь в точь как недавно трубили гром победы Саддам и его дармоеды. Мы-то хоть потом научились по ходу воевать и побеждать, заплатив невероятно большой ценой потерь.

Вот и подошел к этому пункту, о потерях. . . Второе, что воспрянуло в душе дикой болью - это память о погибших, с кем играл в детстве, из рогаток и самопалов стрелял птиц, ловил сусликов в поле, купал лошадей в прудах, просиживал с удочками целыми днями и т. д. И вот они живые в том своем возрасте, 17-18-летние, не вернувшиеся с того ада, - вечно молодые, безусые, не целовавшие по-настоящему еще девчонок. . Вот в этом смысле, действительно, этот праздник «со слезами на глазах».

Прошло 58 лет, но из всех многих уже победных дней, тот. . . первый, в моей памяти самый значительный что ли, он памятен ярче всех последующих.

Отчетливо памятен день 20-летия победы - 9 мая 1965. Проснулся л у родителей, в Люберцах, и с отцом мы тоже рано утром пошли к одному Томилинскому деду, как отец его называл, прокопали на его усадьбе 18-метровую траншею и получили за это 18 рублей.

И пошли ко мне домой, я как три года получил квартиру в этом прекрасном дачном поселке. Была прямо у дома палатка, где мы взяли... Отец себе «белого», а для меня две бутылки «красного». Разговор шел и о войне, и, как всегда отец мне рассказывал о своих дедах: очень подробно о Герасиме Степановиче Перфилове и менее подробно о Малышеве Ксенофонте (отчество, по-моему, он не знал). Его дочь Анна была матерью моего отца. Разумеется, и о своих родителях, которых он рано лишился, но кое-что мог о них рассказать.

В общем, дело свелось к тому, что я в каком-то возбуждении даю ему зарок: «Отец, с завтрашнего дня я не курю». Клятвенно обещаю ему, что это всерьез и навсегда. Он отнесся к этому, как мне показалось, скептически. Мол, сколько раз бросал, но. . . Но у меня это решение вызрело давно и теперь нашелся хороший случай, когда перед тобой тот человек, перед которым клятвопреступление я считал для себя невозможным деянием, греховным малодушием, по большому счету это было бы для меня святотатством. Так оно и произошло - с 10 мая 1965 года я ни разу не закурил!

И еще один памятный день - 45-я годовщина Победы. Рано утром пошел на огород, на Рожайку - полюбил эти места соловьиных трелей, залихватских, чеканных перекличек этих голосистых пташек-невеличек. Часто я слушал там соловьев спозаранку. . . «Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат. . . » Покопался в земле, а с открытием магазина в поселке шерстенабивной фабрики я отправился туда взять получше какой-нибудь выпивки. С огорода прихватил с собой какой-то цветок. Взял коньяку бутылку за 14 рублей. Продавщице говорю «Спасибо» и на прилавке оставляю ей цветок. Прихожу на огород, открываю бутылку, закуска у меня была из дома, и мысленно перебираю в уме погибших ребят, в первую очередь дядю Егора, погибшего в начале войны под Ельней, в лермонтовском возрасте, тоже не женатого, ^. , полстакана выпил.

Ничего противнее, как Пушкин в эпизоде, когда он попробовал в калмыцкой кибитке какого-то варева из жирной баранины, я в жизни ни разу не ощущал во рту. Но к моему удовольствию, меня тут же вырвало. Вот так коньяк, который для меня всегда был высшим наслаждением? И с Кавказа привозили мне в 50-60-е годы, особенно... Однажды в дубовом красивом бочонке, литров на пять. Помогал я тогда кавказским бухгалтерам по окончательной отделке годовых отчетов, т. к. привозили в Москву сырой материал. Останавливались в приличных гостиницах, отдельный номер и стол там всегда был накрыт - все подавалось на лифте из ресторана. Да и с собой привозили сыры, фрукты... Пока сдают отчет, мы там несколько дней пасемся: обедаем и с работы туда же! Причем, без него даже (он где-нибудь по амурным делам) мы имели право заказывать, что нам угодно - счета он оплачивал!

Этот ерэац-коньяк запомнился мне в тот день победы. В магазин тот я не поехал, дабы не портить себе настроение, которое уже было подпорчено. Яд какой-то - до чего обнаглели эти виноделы в подпольных своих утробах. Ведь от такой отравы неизбежна гибель людей, и за это грозит тюрьма на этом свете, ад в потусторонней жизни. Но в условиях хаоса шла бойкая на каждом шагу торговля из-под полы такой вот вино-водочной продукцией. Сколачивали капитал, «первоначальный», и входили в рынок. Дело доходило до самого наинаглейшего способа: в воду добавляли кислоту, наклеивая на бутылки этикетки разных названий водки. Пили потребители все подряд. Чистящие жидкости, гидролизный спирт, клей БФ («Борис Федорович»), и гибли как мухи от разных ядов. Сколько заработано «предприимчивыми» дельцами денег на истреблении миллионов людей?!

А был день победы «с печалью пополам» - в 1968 году. 30 апреля умерла мать, на 65-м году жизни - первая большая в нашей семье утрата. 2 мая прошли похороны. Все мы тогда - семеро детей, отец - были потрясены горем, всем нам она была дорога, славная она была женщина... А я был сильно удручен мыслью, что потерял свое начало, перешел в какое-то состояние, будто оборвалась путеводная нить в жизни... Анна - сестра, за мной которая, больше всех была убита горем, я это без труда подметил. Плачет, причитает, «как я буду жить без мамы» - она по-старшинству горе мыкала вместе с матерью и в войну, и в трудные, голодные послевоенные годы, заботясь о маленьких. А их было за ней пять человечков, если считать с войны от 10 лет (Нина) и до полгодика (Коля).

Приезжали на похороны Крестная и д. Саня Борзов – самые близкие ей люди при жизни. Одинокое место на кладбище, где покоился с 1955 года Яков Андреевич Борзов, пополнилось еще одним покойником. Через 5 лет, в 73-м получил там «прописку» и отец. И лишь в 96-м, в конце года, похоронен был там Степан Николаевич Федяшев, муж Анны. А в 2000-м, в январе, Николай Яковлевич, Риммин сожитель, если можно так выразиться, внебрачный супруг, урна с его прахом.