... Полночь
– это вместе с тем начало нового дня.
... Нужно пробудить в людях совесть
в масштабах, соответствующих возникшей в конце ХХ века напряжённости
между силами добра и зла. Каждый должен убедить себя в приоритете
этики перед техникой, в примате личности перед вещью...
... Жизнь без культуры – это жизнь
без духовной глубины - жизнь, закрытая таинству и рискующая
остаться на примитивном уровне потребительских нужд.
... Папа Иоанн VIII в 880 году одобрил употребление славянского
языка в литургии, переведенным Кириллом (Константином) и
Мефодием (Михаилом). Кирилл умер в Риме в 869 году 14.02,
родился в Салониках. Мефодий умер в 885 году в Великой Моравии
6.04. Они оригинальным и гениальным созданием алфавита
для славянского языка внесли существ. вклад в культуру и
литературу всех славянских народов, принесли христианство
в его славянской форме в Великую Моравию, а их ученики народам Балканского полуострова.
В качестве литургического языка Владимир
избрал не греческий, а старославянский язык.
*** *** ***
И. А. ИЛЬИН.(
Дополнения к выше уже приведенным его сентенциям о вере,
религии и сущности человека и Бога.)
Современное человечество изобилует
«православными» католиками и «протестантами», которым христианство
чуждо и непонятно... лишены религиозного опыта и не постигают
его сущности. Своеобразная религиозность религиозно-сопричисленных
людей.
Заблудший личный опыт создавал химеру...
механически мертвенную или прямо кощунственную молитву, уродливые
или даже чудовищные обряды.
Человек иной, нехристианской веры,
может быть целостно религиозным. Это относится в особенности
к Будде, Сократу, Платону, Сенеке и Марку Аврелию (тогда
ещё не было Христа вовремя его земной жизни). Недаром древняя
церковь в притворах своих храмов имела изображения Платона
и Аристотеля.
... Мудрое правило оставил нам Василий
Великий: «Кто судит о сочинении,
с тем же почти запасом должен приступать к делу, как написавший
оное».
И потому каждый из нас, несмотря на
постоянное, повседневное, - сознательное и бессознательное
общение, совершает свою жизнь и осуществляет свой земной
путь от рождения до смерти в глубоком и неизбывном одиночестве. Об этом одиночестве
отрадно забывать; но его необходимо помнить.
Сама идея о том, что всё субъективное
только субъективно и не имеет объективной реальности
– осталась в философии в виде наследия от Иммануила Канта.
Но на самом деле субъективное м. б. помимо своей субъективности
и сверх неё – ещё и объективным.
Пространство и время не суть только
субъективные формы воззрения и чистоты созерцания, они могут
сверх того быть ещё и объективным способом бытия, присущим вещам в себе, т.
е., метафизической реальностью (на мой взгляд, субъективизм наш тут в том, что об этих категориях – пространство и время
– просто полагаем, что они должны быть без конца и начала).
... «Моё верование» есть только «моё»
и ничьё больше. Религиозное явление бывшее Апостолу Павлу
и иные видения Магомету или Жанне Д-Арк не были даны более
никому. Боговосприятие Конфуция покоится на его личных, субъективных
переживаниях, имевших место в личной ткани его души и с ним
вместе угасших. (Душа-то не угасла – только переживания).
Моя молитва – есть моя и больше ничья;
в этом ничего не изменилось
бы даже и тогда, если бы все люди молились вместе со мной
о том же самом.
Способы обращения к Богу бесконечно
разнообразны. Все люди молятся различно и по-своему: они
почти никогда, только в минуты величайшей опасности и великого горя; другие каждый
день утром и вечером; третьи – почти ежеминутно - трепетом сердца.
Кому приходилось стоять в церкви рассеянно,
наблюдать других молящихся и видеть чью-нибудь искренно-сосредоточенную
молитву, тот не мог не понять, что этот человек ушёл в глубину, свою одинокую, и пребывает
с Богом наедине. Совместная молитва приобретает свой истинный
смысл только у того кто уже умеет молиться самостоятельно
и одиноко... Много в церкви
религиозных «мертвецов» имеет Бога не более, чем один хотя
бы и скудно, но самостоятельно верующий человек.
Возникает всеобщий самообман, и в
то же время – совокупный - совместный обман; и в лучшем случае – некий дурман от этого обмана. По сравнению с этим одинокая молитва самостоятельно
верующего отшельника м. б. великим огнилищем Божиим на земле.
... История человеческой религиозности
есть поистине история человеческих блужданий и падений. Противодуховная
религия есть слепая одержимость, а м. б., и сущий «сатанизм» (не могу не упомянуть здесь о Колиной брата приживалке, не сожительницы даже,
которая – эта ведьма, - по её словам, стала ходить в церковь, приносит святую
воду из неё... Мне кажется, что в этой «святой» воде сразу
же вселяется нечистый дух).
Весь этот обострённый интерес к жутким
рассказам о приведениях, к темам Эдгара По, к «волхвованию»
всё это попытки подделать утраченную религию... Человеку
естественно испытывать сокровенный трепет, обращаясь к Богу...
Душа человека, обращаясь к Богу, испытывает своё недостоинство,
и именно этим испытанием своего недостоинства утверждает
своё духовное достоинство,
выводит из пошлого изменения жизни.
Человек со слепым сердцем не узнает
Совершенного и не узнает Бога.
Дух человека свободен уже от природы;
но свобода эта даётся ему в зачаточном виде.
Современные люди как бы ослепли для
Божиих лучей, пронизывающих мир; им необходимо вновь прозреть! (Иоанн Павел 11 - католик, читал, очевидно, нашего великого
православного философа Ивана Ильина?).
То, к чему тянется масса современного
человечества, - несвященно; а
мимо священного она проходит – то равнодушно,
то с кощунственной усмешкой на устах. Ими правит не дух, а вожделение.
У них нет священных начал, которые они могли бы противопоставить воинствующему нигилизму.
Богопустынная душа бессильна под напором
сущего зла; она беспомощна
в борьбе с диаволом, ибо диавол есть верный «идеолог» безблагодатности,
безыдейности и бесстыдства.
Вместе с Рабле и вслед за Вольтером
европейское человечество высмеяло и просмеяло все свои святыни.
Вместе с Байроном оно увлеклось демонизмом. Вместе с Ницше
оно выговорило свой нигилизм и своё антихристианство. Этим
был окончательно подготовлен религиозный кризис нашей и следующей за нами эпохи.
... Великий художник кажется нам «богорожденым
существом» - личным
чудом вселенной. Об этом знал ещё Гомер.
... Это не вера, как база личного
духа, а скорее переоценённое суеверие. Она не даёт личному
духу самоутвердиться ни в вере, ни в неверии. Она приучает
человека цепляться за первые импонирующие слова, она оставляет
ему единственную возможность – полагаться на других в важнейших
вопросах и основах жизни. (Вот тут я должен признаться,
что очень этому подвержен и уподобляюсь этому, – каюсь!... )
Следовательно, она не строит личный дух (да! надо это
прочувствовать и понять лично), а превращает его в трагикомический
придаток чужих словоизъявлений...
Вера перестает быть верой в Бога,
а заменяется или доверием к другим людям, или прямым отказом
от личного религиозного опыта... (нет, отказа от личного...
у меня не следует).
Состояние слепой зависимости от других
и беспомощного подчинения им, повреждает в нём чувство собственного
духовного достоинства и расшатывает в нём уважение к самому
себе(этим я не страдаю! Я восхищаюсь умом тех людей. Я их
боготворю).
Не раб Божий, раб человеческий, или
по-Аристотелю – «работ природы».
... Религия не есть попрание духа
властными людьми. Она не сводится к слепому приятию, навязанному
из вне.
... Вера по Благодати Божией будет
всегда автономной, и тогда когда Благодать ниспослана не
непосредственно, а через труды, подвиги и учение Церкви или
других людей.
Господь благостно зовёт свободного
и ответственного человека, содействует ему по его молитве,
дарует ему Благодать и откровение, но не принуждает его,
слепого и враждебно ненавидящего, - «без него» и «помимо
него», к недоступному ему спасению.
Нельзя заставить человека не верить,
но нельзя его принудить и к вере. С безбожием надо бороться,
но ни запретом - ни карами. Ибо принудительное безбожие ведёт
к вере в земные, ничтожные, пошлые и не заслуживающие веры
содержаний.
Погибельно утверждать государство
на враждебном и рабьем правосознании. Ибо враг есть вечный
вредитель, а раб есть готовый предатель.
Для них (религиозно пассивных), что
«написано», что «сказано», что «предписано», - то «свято»:
тут ничего больше ненужно, только «строго исполнять». Такие
люди могут составлять большинство среди членов церкви...
Автономия совсем не состоит в произвольном
изобретении каждым отдельным человеком своей собственной
религии. . что ни человек – своя выдумка о Боге.
… Верование может быть пробуждено
в душе человеческой без её самостоятельности и самодеятельности.
Здесь возможны, а в детской и необходимы – пути наставления,
внушения, подражания, «заражения» и авторитетного научения.
Религиозное воспитание без этого просто невозможно.
Верующий должен носить в самом себе
весь тот духовно-религиозный заряд, который необходим ему,
чтобы справиться со всяким страхом, искушением и соблазном.
Религиозный человек должен измерить свою религиозность перспективой
беспомощного одиночества, противостоять всем угрозам... одинокого
умирания среди врагов.
Религия есть не дело воли, а дело
сердца и созерцания. Человек, имеющий духовный опыт, но не
дошедший в нём до настоящей достоверности и очевидности,
- увязнет в рассудочных сомнениях и не дойдёт до веры.
И всё же история человеческих религий
есть великий пантеон недуховных, малодуховных и не-совсем
духовных верований многие из которых совсем не заслуживают
«эпитета» религиозный... Духовными источниками являются любовь
и приятие - осуществлённое любовью, - является самым основным,
верным и сильным.
Человек идёт верным путём к Богу –
не тогда, когда он вожделеет, боится или выпрашивает себе
земное благополучие; и не тогда, когда он ищет власти и предаётся
магии (вот эта ведьма Колькина именно прибегла
к магии, к медитации, чтобы вырвать у меня с помощью чар
нечистой силы деньги. Это для меня ясно, как Божий день);
и не тогда, кода он силится «понять» Бога земным воображением...
Но тогда, когда он свободно и цельно любит совершенство и
лучом своей любви видит это совершенство в Боге.
Все основатели великих духовных религий
– Конфуций, Лао Дзы,
Будда, Зороастр, Моисей были движимы этим чувством.
Строить религию на страхе значит также
исключить из неё начало духа, призванного к преодолению страха
(при первом появлении оборотня я преодолевал страх молитвами),
и начало достоинства, несовместимого с унижениями инстинктивного
ужаса. Поэтому религиозный акт, построенный на страхе, как
это мы видим у первобытных людей, ведёт по ложным путям.
... и не прав ли был Сократ, этот
христианин, не дождавшийся Христа, просивший у Бога не посылать
ему просимого, если оно не ко благу...
Единственным прошением в «Отче наш»
о хлебе насущном, относящимся к земным благам, при точном
рассмотрении греческого первоисточника, имеется в виду «хлеб-над-сущный»,
то есть свыше исходящий, и разумеется питание духовное.
Вот откуда у истинно религиозного
человека возникает при прошении смутное чувство малодушия,
побуждающее ему добавлять: «но да будет воля Твоя».
Вот почему люди тонкого и глубокого
религиозного опыта просят только о такой помощи, которая
необходима не для личного счастья, а для осуществления Божьего
дела на Земле.
Они просят о том, что лежит за пределами
их личных сил; в остальном же просят только о дарах духа
и любви.
Властолюбец выбирает иной путь. Он
обращается к мрачным энергиям сатанинского характера.
... Рассудок – это орудие земной нужды,
вносит во все содержания жизни необходимое упрощение и условное
отвлечение - предпочитает плоскую ясность всякой глубине
и сложности - механически «стилизирует» органическую тайну
жизни. И вот прислужник (рассудок) пошлой пользы и обидной
простоты оказывается стражем и цензором божественного откровения.
То, что ему кажется непонятным, -
отметается; необъяснимое ему его категориями – заподозривается
или объявляется просто невозможным; неукладывающееся в его
скудное и близорукое «мировоззрение», вернее «миро-упрощение»
и «мироискажение», - исключается из религиозного обстояния
вообще. Ум каждой эпохи судит о Боге согласно своей глупости,
и что эта быстро отживающая человеческая глупость провозглашается
мерой божественных вещей.
Когда наука возникала, духовные содержания
ведались религией и наука оставила их в стороне; а природа
находилась у религии в пренебрежении, и наука занялась природой.
Религиозное откровение д. б. воспринято
сердцем и сердечным созерцанием, самым драгоценным и могучим
религиозным актом. Никакое рассуждение, доказательство, волевое
решение заставить себя веровать – не заменят сердечного созерцания.
Критерий религиозной истины д. б. выстрадан, вымолен, добыт
сердцем, волей, разумом и жизненным служением. . Возможно,
что этот критерий окончательно даётся людям – лишь по смерти:
в последнем и окончательном, но телесно-земном предстоянии
Богу.
Идеал есть предмет созерцания, любви
и веры; священное задание жизни. Это не Бог, но божественное,
заданное к осуществлению.
Искание совершенства есть состояние
религиозное; и потому человек искренне страдающий от несовершенства
или духовно-отвергающий зло – уже вступает на путь религиозности
- независимо от того, понимает он это или не понимает.
Восприятие Бога даёт человеку опору
подлинного бытия.
Лучше оставить человека в буддийском
искреннем благочестии, чем сделать из него лицемерного католика.
Буддизм исчезнет, когда очистительная умиротворенность утратит
своё обаяние.
Одни приходят в центр, т. е., к Богу
– скоро и верно, как о том повествуется в Минеях Четьях (о
жизни святых православной церкви).
Не зная к чему он предопределён, человек
всегда сохраняет возможность жить и действовать в качестве
предопредённого не к безбожию, а к богосозерцанию. Человек
ни при каких условиях не имеет ни основания, ни права исключать
себя и свою активность из религиозного строительства.
Истина о Боге глубока, трепетно-таинственна
и претрудна; и редко кто разумел это со столь великой ясностью,
как Григорий Богослов.
Он жизненный «сноб»: безответственный
собиратель поверхностных сведений. И само обращение его к
религии создаёт вокруг него атмосферу пошлости, кокетства,
соблазна, а нередко и сущей нечистоты. (В данном случае
– да, я собиратель - но главных, - что-ли? - тезисов из богословского
произведения И. А. Ильина и др. авторов. Мне это интересно
с познавательной точки зрения, - а этот «скелет» обрастёт
в моём сознании каким-ни-каким духовным содержанием. Что
же ещё?! Уж очень категоричен этот большой философ).
Общечеловеческая жажда «чудесно-таинственного»
не сводится к любопытству и любознательности. Человека ведёт
к этому инстинктивный страх. Вызывает чувство страха и преклонения.
Некоторые прямо ищут этого страха, погружаясь в мир«ужасного»
и «фантастического». Но страх ведёт человека не только к
религии; он ведёт его и к колдовству, и к гаданию - к магии
и сатанизму. Он будет вращаться вокруг «загадок природы»,
спиритизма, «больной» мистики... (У Маяковского:«... невольник
чести... пулею сражён... Их и по сегодня много ходит всяческих
охотников до наших жён» Но это я так отвлечься немного от
трудной темы. Как-нибудь я разбираюсь в пошлости, в околесице
и т. д. ). Религиозно-верующие люди должны проявлять
в вопросах чуда повышенную и глубоко-продуманную осторожность.
Признавая возможность сверхъестественного божественного воздействия
на «мир земного естества», они дорожат каждым таким событием,
как своего рода подлинным «откровением» Божества.
Им особенно драгоценно удостоверение
– и подлинность самого события, и его необъяснимости естественными
причинами; им необходимо установить, что эти сверхъестественные
силы имели божественное происхождение.
В самом деле, религиозный человек
ищет совсем не «удивительного» или «необычайного»; он ищёт
Бога и путей к Нему.
По своей наивности он думает, что
всё «необычайно-необъяснимое» ведёт к Богу. Бог есть главное,
а м. б., и единственное Чудо, - подлинно-сущее, ничем не
объяснимое, сверхъестественное и сверхсовершенное.
В религии главное есть дух, а не чудо.
Множество праведных и святых людей не совершали чудес. (Наоборот,
почти со всеми святыми, по-словам Игнатия Брянчанинова, происходили
ещё такие чудеса, что по коже пробирает... Диавол их многажды
совращал).
Для мыслителя и пророка природа всегда
останется сверхъестественной... Никакая химия не может скрыть
от нас, что пламя есть чудо (Карлейль). Сам человек есть
великая и неисповедимая тайна Божия. Кто раз помолившись,
«получил по молитве своей», тот пережил «настоящее чудо»
в своей личной жизни. Учёный не прекратит исследований, но
углубит их - придавая им значение следования духом по следам
Божьего творения.
Придаёт религиозный смысл: заговор,
шепчущий молитву, а не ведовскую «абракадабру»; суеверие,
опомнившееся от бессмысленного страха и поднявшее свой взор
к Богу; магия, отказавшаяся от тёмных сил и восхотевшая Духа...
вовлекаясь в игру бессознательных сил на спиритических сеансах.
В религии юродивый, воспринявший душой
скудное, выше многоумного знатока, не претворившего в жизнь
свои знания, которые остались «невостребованными». В религии
не так важно «знать» и «понимать», как трепетно быть и искренно
творить. Религия по самому существу своему не есть учение,
хотя она учения не чуждается и его не обесценивает; она есть
- прежде всего и больше всего, жизнь, цельная жизнь человека
в лучах Божиих – и лишь затем учение об этой жизни и о всём
ей сопринадлежащем. Есть и учёные богословы, не живущие в
Божиих лучах.
... Рассеянная
молитва есть не состоявшаяся молитва.
Интенсивное внимание необходимо для
того, чтобы «не отсутствовать присутствуя» (Гераклит). «Сподобитися
нам слышанию Святого Евангелия». Всё, что питает и воспитывает
дух, - не только церковное, но и светское, - служит религиозному
очищению души.
Блажен, кто жизнию умел
Хоть раз коснуться правды вечной –
Блажен, кто истину искал –
И тот, кто побежденный пал –
В толпе ничтожной и холодной!
(А. К. Толстой)
Ибо лучше живая ошибка ищущего, чем
мёртвая слепота и нередко трепетное заблуждение ближе к духу
и истине, чем неошибающееся безразличие.
«So stehe ich, ich kann
nicht anders, Gott helfe mir, amen”. (Мартин Лютер)...
Солнечный луч золотит каждую пылинку
так, что она становится «золотинкой» (Шмелёв).
... Религиозные войны Зороастра, Магомета
и его последователей, крестовые походы против еретиков, религиозные
войны реформации, католическая инквизиция с её тюрьмами,
пытками и кострами, пресечение отд. ересей в России, жесточайшее
в современной истории преследование Православной церкви.
Когда началась реформация, то католичество встретило её увлечение
внешней, воздействующей на воображение обрядовой торжественности
и роскоши и включением музыки в богослужение.
... Уже не Феникс, восставший из пепла,
а саламандра, обитающая в огне.
... Внешние почести не тому, кому
их оказывают, но тем, кто их оказывает. Ибо преклоняясь перед
чужим достоинством, люди воспитывают своё собственное.
... *** *** ***
... Классическое
обоснование иконописи
Иоанна Дамаскина остается через все
века непоколебимым и неопровержимым. Икона есть зримое напоминание
о Боге, а не сам Бог. Поэтому, давно пора перестать говорить
ветхо-заветные слова о «кумире». Она есть, подобно храму,
как бы «дверь Божия», в которой не следует останавливаться,
но через которую следует войти в «пространство духовной молитвы».
Она символизирует Е г о (Предмет), даруя нам восприятие «отсутствующего»
и незримого.
Константин приказал все реликвии с
изображением святых прежде по его распоряжению закопанные
в землю, чтобы были изъяты оттуда и выброшены в море...
Изощрялись в решении вопроса: достойна ли кисть человека передать лик Божества? Иконоборцы твердили: незримое изобразить нельзя, «ведь Бога
не видел никто никогда».
В 842 году иконописание было окончательно
восстановлено... образ же есть напоминание. И что обученным
письменам книга, то для необразованных – изображение; и что слово для слуха,
то образ для зрения...
... По Энгельсу «христианство могло
вытеснить культ старых(языческих) богов только посредством
культа святых»... громовержец Перун «воплотился в пророка
Илью» и т. д.
Мы религиозно вчувствуемся в эту символическую
святыню. .
... Именно такой недостаток культуры
привел на наших глазах Л. Н. Толстого к его новому «христианству»
без христианства. Так мы читаем повседневно газеты и книги,
причём многие не догадываются о духовной пошлости такого
чтения.
Верное чтение святого Писания есть
чтение с участием духа, совести и сердечного созерцания.
Феофан Затворник советует при чтении писания (имеется в виду
вообще всё читаемое) останавливаться на прочитанном и «стоять»
дотоле, пока сердце «не примет» его и не покроет своим «видением».
... Нельзя даже установить такое правило:
«Никогда не говори неправды», ибо жизнь знает случаи, когда
по соображениям любви, сострадания, духовного такта,
воспитания или спасения чужой
жизни необходимо бывает сказать неправду или умолчать правду.
Всякое
оправдание лжи безумно и гибельно,
толкает человека в лоно Дьявола, он
сам есть ложь и отец лжи. Человек, ставший на путь лжи, идёт
к духовной гибели. (Вот бы вовремя предостеречь
Кирилла! Он поучал: «Всегда во всём и всем ври!»).
*** *** ***
Владимир
Соловьёв:
«Идея нации есть не то, что она думает
о себе во времена, но то, что Бог думает о ней в вечности.
Не народ выбирает идею под себя, а
идея, Богом данная, уже существует
для народа, и мы должны её открыть и познать. Наши предки
открыли её для себя более тысячи лет назад - ПРАВОСЛАВИЕ.
И познали, что национальное – это и вселенское только во вселенском существует национальное.
«Многоразличная премудрость Божия»
(Еф. 3. 10).
Идеологом идеи национализма в духе
древнемосковского православия, государственности и народности
был профессор Флоренский как выдающийся философ и богослов.
И. Ильин:
«Национализм проявляется прежде всего
в инстинкте национального самосохранения, и этот инстинкт
есть состояние верное и оправданное. Не стоит стыдиться его,
гасить или глушить его; надо осмыслить его перед лицом Божьим - духовно обосновать
и облагораживать его проявления».
... Александр Крутов, телеведущий
программы «Наш дом» на канале «Московия»: «Выходим
с Божьей помощью» (ЛГ, июль, 2001).
*** *** ***
Учёные
в Америке
обнаружили в мозгу участок, »отвечающий»за
религию. Возбуждается он во время молитвы. Вот такая предусмотрительность природы! «Участок Бога» находится внас
самих, а мы ищем спасения где-то на стороне, прибегаем в лучшем случае к святым мощам...
*** *** ***
Салман
Рушди:
«Как минимум мы нуждаемся в двух учебниках-
в сказках (в детстве), благодаря которым познаём правду через вымысел, и в повестях о своей семейной принадлежности».
... По мне лучше жить с неразгаданными
тайнами, чем узнать ответы
на всё, что до сих пор не понимал. Возьмите самый банальный пример – усмешку Монны Лизы. Готов дать руку на отсечение, что Леонардо да Винчи знать не знал, что над ней будут гадать целые столетия. Почему король Лир отвергает дочь, которая его так любит. Почему попадает в ловушку дочерей,
которые так зримо его не любят? Тайна... А почему Гамлета
так мучительно преследовали сомнения, - знаете?..
«Не узнав горя, не узнаем и радости».
Горя мы в наш ХХвек и вот уже в ХХI в течение 5 лет узнали с избытком. В эпоху татаро-монгольского нашествия, когда: «Если бы горе стлалось как дым, то дымом окутался бы весь мир», - то что можно сказать о нашей эпохе мировых войн, грабежа, насилия
- дьявольского наваждения в сердца людей?..
*** *** ***
А. К. Дуров.
«Грешные записки»...
Атрофировавшееся уважение к людям... трансформируется в неоправданно раздутое уважение
к себе – обычный махровый эгоизм. Это уже не мелочи, а нравственное зло, уродующее человеческую личность, зло, социально
опасное для общества.
... Эгоизм - штука въедливая и далеко
не безвредная. Эгоист защищает свои
позиции до последнего (если бы во благо! моё замечание),
изо всех сил стараясь принизить в глазах общества того, кто самой жизнью опровергает
его ложные принципы.
... Человек сумел душу в чистоте сохранить,
не осквернил её злобой и подлостью,
свои добрые дела на показ не выпячивал благодарности за них громогласно не требовал – разве этого мало? Разве само по себе существование таких людей не является
фактом положительным, значимым, достойным внимания и осмысления? Мы становимся
через чур практичными и требуем немедленно отдачи
не только, скажем, от фондов, вложенных в производство, но
и от содеянного добра. Другими словами, часто не по духовной
потребности добро творим, а из каких-то более меркантильных
соображений. Действуем по принципу: «Ты-мне, я тебе».
Замыкаем добрые дела в круг знакомых людей, от которых мы
в какой-то мере зависим. Расходуем сердечность свою скупо, избирательно, с расчётом получить
за неё сполна тойже монетой. А «странные»-то люди творят
добро безоглядно - бескорыстно, негласно. У «странного» человека
есть и ещё одно дорогое достоинство: он всегда тянется к людям, старается
сблизиться с ними, наладить контакт – не деловой, душевный,
чисто человеческий. Понимаете? Не к телевизору его тянет, а к живым
людям! Жизнь человеческая так коротка, что
немалую часть её тратим на то, что не имеет для человека
истинной ценности...
Деньги, престижные вещи... отнимают
у человека душу, закабаляют её, делают своим рабом... когда-нибудь
люди будут жить по этим (здесь не упомянутым) нравственным
законам. (Не верю! Никогда уже этого не произойдёт. Сейчас
же все глубже нас засасывает в пропасть, кромешное
светопреставление... ). А
что, жизнь состоит из великих свершений? Да полноте! Она состоит из таких мелочей, которые
и формируют человека: егохарактер, мировоззрение, отношение
к себе подобным...
Жить без друзей нельзя вообще. Тех,
у кого нет друзей, называют «нелюдь». И другого слова они
не заслуживают.
Дуров купил ёлку у Киевского вокзала
на... корню! За 3 рубля. «Продавец» убежал, схватив быстренько
деньги. Это было около 12 часов ночи под новый год.
Рассказ о слёте ведьм. При взгляде
на них надо быстро отворачиваться от них. С одним артистом
нашей группы, - пишет он,
- неприятность приключилась... Когда мы вернулись из Мексики
в Москву, у него в сердце дикие боли начались. Просто умирал. Врачи ничего понять не могли,
никакой болезни не находили. Продолжалось это около года.
А потом ему один художник посоветовал, специалист по магии
и чертовщине всякой: в момент приступа постарайся как можно
более ясно представить крест. Большой, деревянный. И пусть
этот крест в твоём воображении вспыхнет...
Больной так и сделал. И всё прошло.
В одну секунду, после года бесполезного лечения и мучений.
Вот тебе «потусторонние явления», которым не верил автор
этого рассказа, Лев Константинович Дуров. «Грешные записки»,
2000 г).
*** *** ***
Зло, которое
окружает нас,
один человек исправить не может но он может передать страдание, он может будить совесть. Гоголь.
А Дм. С. Лихачёв так определял интеллигента: «Это человек с больной совестью»
*** *** ***
... Сто раз прав мудрец, сказав, что
самое страшное из зол смерть – не имеет к нам никакого отношения,
так как пока мы
существуем, смерть ещё отсутствует, когда же она приходит,
мы уже не существуем.
... Глядя на неё (на внучку), я перестаю
сомневаться в божественном происхождении человека. Человек,
вместивший в себя весь мир, не может безучастно относиться
к тому, что в нём происходит.
... Русские любят всё прошлое, ненавидят
настоящее и боятся будущего, - Чехов Антон Павлович.
... Особенно легко и быстро экзальтирует
сектантов пение духовных стихов.
Песенка, по их выражению, к Богу лесенка.
(Нина часто вспоминает, как мать
её, Мария Гавриловна, по-деревенски «Гаврилевна», мурлыкала,
напевно шептала. Она была членом общины молокан).
*** *** ***
К. Каутский.
«Происхождение христианства»...
Но только Юлий Цезарь первым осмелился потребовать от римлян того, что ему
уже предлагали продажные греки, богопочитания. Его прародительницей
была сама Венера, как это было подробно доказано Вергилием,
придворным поэтом его племянника, Августа, в длинной героической поэме «Энеида».
Во время игр, которые устраивал Август
после обоготворения цезаря, в течение семи дней подряд на
небе блестела комета, которая всходила ежедневно в одиннадцатом
часу дня (между пятью и шестью часами вечера). Народ думал, что это душа вознёсшегося на небо цезаря. Поэтому его всегда изображают
со звездой на голове.
Аполлоний встретил траурную процессию:
«Поставьте носилки, я остановлю ваши слёзы». И он прикоснулся
к мёртвой, сказал несколько непонятных слов и пробудил её
от видимой смерти. Она заговорила и вернулась в отцовский
дом... Аполлоний таинственным образом исчезает из зала суда
в Риме (выступил против
тиранов Нерона и Домициана) и через несколько часов очутился
около Неаполя (в Дикеархии).
Когда Домициан был убит в своём дворце
в Риме, Аполлоний видел
это, находясь в Эфесе, и сейчас же рассказал эфесянам об
этом (в сравнении с этим телеграф Маркони является жалкой
игрушкой. Наш Попов на год опередил Маркони, но тот запатентовал
своё изобретение, опередив Попова).
Впоследствии исчез в храме, двери
которого сами раскрылись перед ним и захлопнулись за ним.
Изнутри слышалось пение молодых дев, зовущих вознестись его
на небо: «приди из тьмы земной, приди в свет небесный, приди...
». Тело его не было найдено. Стало быть, и этот тоже вознесся
на небо?..
Самое рождение Аполлония Тианского
было чудесно. Когда мать его была беременна, ей явился бог
Протей, мудрец, которого никто не мог схватить, она спросила
его без всякого страха: «Кого я рожу?» И он ответил: «Меня».
Молодой Аполлон подрастает,
становится чудом мудрости и проповедует чистую нравственную жизнь. Затем раздаёт своё имущество друзьям и родственникам и отправляется в путешествие как странствующий
философ.
История рождения Христа, как она описана
у Луки, носит на себе
буддистские черты. Пфлейдерер показывает, что автор Евангелия
не мог выдумать эту историю, скорее всего он заимствовал
её из эпоса, дошедшего к нему каким-нибудь путём и
всего вероятнее из эпоса, общего для всех народов Передней
Азии.
Гуатама Будда (живший в V столетии до Р. Х. ) также был рождён царицей Майей, в непорочное тело которой вошла небесная
сущность Будды. И при его рождении явились небесные духи
и пели ему хвалебную песнь: «Родился чудесный герой - нет
ему равного. Слава мира, полный милосердия, ты распространяешь
свое благоволение на все концы Вселенной. Ниспошли всем творениям радость и довольство, чтобы они стали господами
самих себя и были счастливы».
Мать приносит его в храм для выполнения
законных обрядов и там его находит
пустынник Асита, которого привело туда предчувствие. Он предсказал, что дитя станет Буддой («просвещенный»),
избавителем от всех бед...
И в заключение рассказывается, как
царский ребёнок преуспел в премудрости, возрастал и укреплялся
духом и телом совершенно как у Луки.
Пфлейдерер указывает ещё и на другие
элементы, которые были восприняты христианством из других
культов, как, например, из культа Митры. В главном городе
Сирии Антиохии, где долгое время проповедовал Павел, главным праздником был праздник Адониса весною: смерть,
а на 3-й день – бог жив, он вознесся на небо.
Приготовленные кушанья иудеи накануне
субботы вставляли в наполненные
сеном корзины, чтобы сохранить их в тёплом состоянии...
Набожные иудеи, на которых было произведено нападение, не
защищались и не бежали, а давали себя спокойно умертвить, дабы
не нарушить заповедь божью.
Божественная справедливость, учит
Епифан, всё создала для общего
пользования живущих. Только человеческие законы ввели «моё»
и «твоё» и тем самым создали в мире воровство и прелюбодеяние и другие грехи.
*** *** ***
Э. Ренан.
«Жизнь Иисуса».
Ислам, это второе великое событие в мировой истории, вовсе не существовал бы, если бы Магомет не был одержим падучею болезнью.
На Востоке сумасшедший есть существо
привилегированное - он входит в самые высокие советы, и никто
не посмеет его остановить: его слушают, с ним советуются. Его
считают более близким к Божеству: так как его личный
разум покинул его - то он стал обладать разумением сверхъестественным.
... Раскапывали могилу Магомета в
Медине, и тот кто спускался чтоб исправить что-то, был обезглавлен.
Чтоб никто не узнал, что это такая же как и все могила.
... Апокрифы Ветхого Завета (запрещённые
Церковью писания - кроме апостолов-учеников Христа). Например,
апокалипсис Варуха имеет много сходства с апокалипсисом Ездры...
Книги Еноха, Даниила и др.
Пренебрегали Талмудом, где с самой
пустой схоластикой много ценных сведений, там записаны бесчисленные
вещественные подробности того, что есть в Евангелиях.
Относительно Евангелия от Луки сомнения
не возможны. Евангелия от Матфея и Марка далеко не носят
такого индивидуального отпечатка. Эти сочинения безличные,
в которых автор совершенно исчезает.
Евангелие Матфея вместило почти все
рассказы Марка, а Евангелие Марка содержит в себе много подробностей
из Logia Матфея.
Евангелия не исчерпывали всех устных
преданий, тех, которые приводятся в Деяниях апостолов (много
слов Иисуса, представляющихся подлинными).
Евангелия Луки, Марка и Матфея наз.
синоптическими, т. е. схожими.
Четвёртое носит имя Иоанна. Автор
книги «Жизнь Иисуса» Ренан (1863 г) сомневается в авторстве
Иоанна. Самый близкий ученик его Поликарп, часто ссылающийся
на Луку, Марка и Матфея в своём послании к филиппийцам, не
делает намёка на 4е Евангелие Иоанна. Папий, общавшийся
с его учениками и с увлечением собиравший устные рассказы
о Христе, не говорит ни одного слова о «жизни Иисуса», написанной ап. Иоанном? В нём встречаются изречения совершенно отличные от изречений
в Евангелии Матфея.
Если Иисус говорил, как того хочет
Матфей, он не мог говорить так, как того хочет Иоанн.
Колумб открыл Америку, исходя из совершенно
ложных построений. Ньютон считал своё безумное толкование
Апокалипсиса таким же точным, как и свой закон
тяготения.
Но нигде Он (Иисус) не обнаруживает
желания стать на место людей властных и богатых. Он хочет
уничтожить богатство и власть, не обладать ими, вещает своим
ученикам преследования и мучения, но ни разу не видно мысли
о вооружённом сопротивлении.
Идея, что страдание и самоотречение делают всемогущим,
что можно победить силу чистотой сердца, - вот идея, свойственная Иисусу... именно Он, Иисус, - тот сын человеческий,
которого в своём видении узрел Даниил как божественного исполнителя
откровения о «Царстве Божием». (Даниил-пророк Ветхого Завета,
библейский пророк).
Его (Иисуса) семья открыто выступила
против него и решительно отказалась верить в его общественное
призвание. Однажды его мать (Мария) и брат стали утверждать,
что Он (Иисус) помешан, и, относясь к нему как к возбуждённому
мечтателю, хотели схватить его силой. Говорят, что назаряне,
ещё более неистовые, собирались убить
его, сбросить со скалы.
Иисус с грустью заметил, что так со
всеми великими – никто не пророк в отечестве своём.
Посту Он не давал особой цены. Жертвоприношению
предпочитал забвенье обиды. Любовь к Богу, милосердие, взаимное
прощение – вот весь Его закон.
Он беспощадно относился к омовениям,
к слишком щепетильному различению чистых и нечистых предметов.
«Можете ли вы также омыть вашу душу?» – говорил он фарисеям. - Не то оскверняет,
что входит в уста человека, но то, что исходит из его сердца.
У христианского общества два нравственных
устава: один посредственно героический, - для обыкновенных
людей; другой -
экзальтированный до крайности – для совершенного человека,
монаха, - вот кто призван осуществлять евангельский идеал.
Он, в некотором отношении, единственный истинный христианин.
Несомненно идеал этот уже своим обязательством безбрачия
и нищеты не мог быть общим.
Иисус был всецело вне природы: семья,
дружба, отечество перестали иметь для него какой бы
то ни было смысл. Я пришёл разделить человека с отцом его,
и дочь с матерью, а невестку со свекровью...
В высшей степени страстный темперамент
постоянно увлекал его за пределы человеческой природы.
Его дело не было делом разума, и он глумился надо всеми законами
человеческого ума, когда всего настоятельнее требовал веры.
«Лисицы имеют норы и птицы небесные
гнёзда, - говорил он - а Сын Человеческий не имеет где преклонить
голову».
Критический философ сказал бы своим
ученикам: «Уважайте чужое мнение и верьте, что никто не
бывает так прав, чтобы его
противник был вполне неправ». Но деятельность Иисуса не
имеет ничего общего с беспристрастным умозрением философа.
Иоанн Креститель был до глубины души
иудей, Иисус почти им не был. Иисус становится спорщиком
лишь когда возражает фарисеям и когда противник принудит
его взять тот жетон. Его изящные насмешки, его лукавые вызовы
всегда попадали в сердце...
Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры,
по наружности вы кажетесь людьми праведными, а внутри исполнены
лицемерия и беззакония.
Планом врагов Иисуса было изобличить
его при помощи свидетельских показаний и его собственных
признаний в богохульстве и в посягательство на религию Моисея
и приговорить его к смерти на основании закона, а потом представить приговор на утверждение
Пилата. Роковые слова, которые Иисус действительно произнёс:
«Я разрушу храм Божий и в три дня воздвигну
его вновь» – эти слова были приведены двумя свидетелями.
Это считалось как богохульство. (Храм строился 46 лет).
Итак, не Тиберий, не Пилат осудили
Иисуса – то была старая иудейская
партия, то был закон Моисеев. Иудеи выразили это Пилату
с простой и искренней правдивостью: «По закону нашему он
должен умереть, потому что сделал себя Сыном Божьим»... всякий,
отвращающий народ от истинной религии, д. б. встречен камнями
и побит всеми без суда (если он даже подтвердит своё учение
чудесами).
Казнь эта была происхождения не иудейского;
если бы осуждение Иисуса состоялось по закону Моисея, его
подвергли бы избиению камнями. Распятие было римской
казнью, так казнили рабов, когда смерть желали усугубить
бесчестием. Римляне не оказывали им чести казнить их от меча.
Согласно с римским обычаем, вверху
креста была прикреплена надпись на трех языках – еврейском,
греческом и латинском: «Царь Иудейский». Священникам это
не нравилось. Они пеняли Пилату, что надо было бы написать, что царём Иудейским
Он сам называл себя, как самозванец.
... расцвёл цикл рассказов, которыми
утверждается вера в воскресение – вот чего за отсутствием
данных мы не узнаем никогда. Сильное воображение Марии из Магдалы играло в этом
случае решающую роль. О божественная сила любви! Священное мгновение, когда страсть ясновидящей женщины даёт миру воскресшего
Бога.
Иисус не произвел продолжительного
впечатления даже в недрах самого Иудейства. Филон, умерший
ок. 50 года, и не подозревал о нём. Иосиф, родившийся в 37
году и писавший в конце века, упоминает о его казни в нескольких
строках, как о событии
второстепенной важности, о христианах он даже не упоминает,
хотя пишет о сектах своего времени.
Юст из Тивериады – историк, современный
Иосифу, не произносит имени Иисуса.
Главное дело Иисуса в том, что он
создал около себя кружок учеников, которым он внушил безграничную
привязанность в сердца которых он вложил семена своего учения. Заставить полюбить себя до такой степени, что и после его смерти не переставали любить его, – вот чудесное дело Иисуса. Его учение было так мало догматично,
что он не подумал написать его сам или заставить
записать других... Несколько изречений, собранных по воспоминаниям
его слушателей, и, главное - его нравственный облик и произведенное
им впечатление, вот всё, что осталось от него.
Иисус создал в человечестве религию,
как Сократ – философию, как Аристотель – науку. После Сократа
и Аристотеля философия и наука сделали огромный шаг вперёд,
но всё это опиралось на основание, которое положили они.
Иисус останется в области религии
творцом чистого чувства. Нагорную проповедь не превзойти.
Даже евангелисты, передавшие нам образ
Иисуса, так бесконечно ниже того, о ком они повествуют, что
они часто обезображивают Его, не будучи в силах постигнуть
Его величия. Их писания полны ошибок и бессмыслиц. Из-под
каждой строки сквозит подлинник божественной красоты, предательски
искажённый (без какого либо злого умысла). Они Его не понимают
и схватывают лишь наполовину Его идеи
и подставляют собственные на их место.
Одним словом, характер Иисуса не только
не был приукрашен а
скорее принижен. Они изобразили Его так, как понимали, и
часто, желая Его возвеличить, в сущности умаляли Его.
Пусть медицина утверждает, что гениальность
– болезнь мозга. Кто бы не предпочёл болеть, как Паскаль,
чем обладать здоровьем обыкновенного человека. Кто из нас,
пигмеев, могбы совершить то, что сделали эксцентричные Франциск
Ассизский и истеричка святая Тереза? Иисус в продолжение трех лет вести
жизнь, которая в наших обществах привлекла бы Его двадцать
раз к суду.
Человечество, взятое в своей совокупности,
представляет собой собрание существ низких, эгоистичных...
однако среди однообразной посредственности поднимаются к
небу столпы...
Иисус – самая высокая из колонн, указывающая
человеку, откуда он пришёл и куда должен стремиться. Как
многое, что было в нём великого не дошло до нас из-за человеческого несовершенства
Его учеников... Не было человека, за исключением - быть может,
Сакия-Муни, который бы так попрал семью, радости жизни
и все житейские заботы. Он жил только своим Отцом и своей божественной миссией, убеждённый, что Он её исполняет Но как бы ни были неожиданны явления будущего, Иисус не будет
превзойдён, его культ будет вечно обновляться, его легенды
вызывать слёзы без конца, его страдания будут трогать лучшие
сердца, и все века будут гласить, что среди сынов человеческих не рождалось более великого,
чем Иисус.
Те, которые повествуя о жизни Иисуса,
ограничиваются синоптиками, отличаются друг от друга не более
тех, которые рассказывают о жизни Магомета, пользуясь хадисами.
Остаётся выбрать одну из двух гипотез:
либо признать автором 4-го Евангелия Иоанна, сына Заведея,
либо считать это Евангелие апокрифическим, написанным
лицом, которое желало выдать его за произведение Иоанна,
сына Заведея.
Если сравнить стиль и мысли автора
Апокалипсиса со стилем и мыслями автора 4-го Евангелия и
первого послания от Иоанна, разногласие поражает. Я вижу один лишь выход: принять, что 4-е Евангелие написано самим Иоанном, долгое
время было эзотерическим и потаённым в какой-нибудь
из школ, привязавшихся к Иоанну.
*** *** ***
Ессеи («сыны
света»)
– монахи, жившие у Мёртвого моря,
верили, что только с ними будет заключён Богом Новый Завет
- предсквазанный пророком Иеремией. (из Библии).
*** *** ***
Александр
Мень. «Сын человеческий». 1991 год.
В толпе духовный уровень снижается,
они оказываются во власти стадных инстинктов. Поэтому Христос
придаёт такое значение отдельным судьбам. В любом человеке
заключён целый мир, бесконечно ценный в очах Божьих.
Ученики срывали колосья, перетирали
и ели зёрна. В субботу Фарисеи спросили у Христа, почему
ученики занимаются обмолотом хлеба в субботу, нарушают закон
Моисея и Бога. «Давид, когда остался со своей дружиной без
пищи, взял жертвенные хлебы, а ведь их полагалось есть только
священникам. Царь поступил правильно, потому что человеческая
нужда важнее обрядовых запретов», - ответил Учитель.
Что Бог сочетал, того человек да не
разлучает. Супружеское единство может быть разрушено лишь
неверностью.
Иисус впервые прямо сказал о Себе
как о Мессии блуднице и еретичке (самарянке у колодца).
Уверенность в том, что существует
иная жизнь, которая продолжается и после распада тела, была
свойственна людям с глубокой древности, что наш земной
путь есть лишь прелюдия вечности.
Платон даже называл умение готовиться к смерти главной
добродетельностью мудреца.
В Ветхом Завете было создано представление
о Шеоле, преисподней. Настоящее же «продолжение жизни» видели
в потомках Иисус часто говорил об опасности стяжания.
Он видел зло не в самом имуществе, а в порабощении сердца.
То, чем человек владеет, он должен употреблять для ПОМОЩИ
ДРУГИМ. «Блаженнее давать, нежели брать» – слова Иисуса.
Ученики недоумевали, почему Он действует
столь осторожно - почему запрещает называть себя Мессией,
скрывать от народа. Табличка на груди Христа с указанием
вины на трех языках еврейском, греческом и латинском –
«Иисус назарянин, Царь Иудейский».
Пять-шесть лет после Голгофы Савл
Тарский – встреча с Христом (на дороге в Дамаск), полный
переворот в его жизни «Я, который недостоин называться апостолом, потому что гнал
Церковь Божию» - слова Павла (Савла).
В саду Иосифа Аримафейского похоронено
тело Христа. В Иерусалиме.
Кроме Флавия, материал по истории
Палестины новозаветной эпохи содержит Талмуд – сборник иудейских
церковных уставов, законов, нравственных предписаний и легенд.
Чаще всего Талмуд называет Иисуса «Назарянином»
(А что ж Ренан? Умышленно скрывает об упоминании Иисуса
в Талмуде в своей книге «Жизнь Иисуса» - моё примечание), что Он «занимался чародейством
и свёл Израиля с пути».
В Иерусалимский храм младенец (Иисус)
был принесен в месячном возрасте, как того требовал закон.
Евангелие Марка со слов Петра, сам
он не слушал Господа и не сопутствовал Ему.
Один из первоначальных источников
Евангелия – это записи речей Христовых, в частности «ЛОГИЙ»
Матфея.
К концу 1900 года уже мало кто из
учёных решался датировать Евангелия концом II века. Было
признано, что они возникли в недрах первоначальной общины.
Даже рискуя войти в противоречие с
собственным взглядом на границы познания, Кант стремился
привести религию в соответствие с данными человеческого рассудка.
Всё, что не умещалось в это прокрустово ложе, в религии нет места.
Мы не найдём в «Жизни Иисуса» Гегеля
ни чудес, ни пасхальной тайны, ни свидетельств Христа о Самом
Себе.
По утверждению Штрауса, люди верили,
что Мессия должен пройти через искушения, как прошёл через
них Израиль в пустыне Ренан считал, что когда речь идёт
об истине, последнее слово должно оставаться только за наукой;
то, что не поддаётся научному анализу, следует отмести как
народную фантазию а из оставшегося материала воссоздать живой образ Иисуса как великой исторической личности.
В отношении сверхъестественности Гарнак
более умерен, чем Толстой
и др. «Чудес, конечно, не бывает, - писал он, - но чудесного
и необъяснимого много». Эта точка зрения ближе к формуле
блаженного Августина: «Чудеса противоречат не природе, а
известной нам природе» Полнота познания Иисуса достигается
через синтез науки и веры. Он предстаёт тогда перед нами
не как МИФ и не как один из учителей морали, а как Тот,
Кто Сам есть высшее Откровение Божие.
Христианские общины сохраняли ветхозаветные
традиции. В частности, обрезание было древним обычаем Египта (у коптов - эфиопов, иаковитов его не отменяли).
Христосу не были чужды традиции книжников
и фарисеев, но абсолютную
ценность ритуальных уставов Торы Он отрицал.
(Тора-евр. слово: закон, учение, 5-тикнижие Моисея).
И Гилель, его афоризм: «Не делай другим
того, чего не желаешь себе – в этом весь закон (Моисеев),
остальное не так уж важно». Другой учитель говорил:
«Всё равно, много ли выполняет кто или мало – достаточно,
если сердце его обращено к Богу».
В трактате Макот сказано, что 613
заповедей Закона Давид свёл к одиннадцати, Исайя к шести,
Михей – к трём, а Аввакум к одной – «Праведный верой жив будет».
Души, по мнению фарисеев (фарисеи - секта, наиболее точно исполнявшая
заповеди Моисея, особенно после проникновения в Палестину греческого вероисповедания, после походов Ал-дра Македонского), только души добрых людей переселяются в другие
тела, они бессмертны, души злых обречены на вечные муки. Когда же обвинители (саддукеи - одна из трех древнеевр. Сект как и у ессеев и фарисеев в основе закон Моисея, как бы состязались между
собой в наиболее точном соблюдении Торы) ссылались на Закон, что Он сделал себя Сыном Божьим, и в этом его вина,
они лгали. Сыном Божьим было принято именовать и царя Израиля
и Мессию (поэтому приговор Христу за самозванство
был незаконным).
После Э. Ренана Г. Флобер «Иродиада»,
А. Франс «Прокуратор Иудеи»,
Г. Сенкевич «Пойдём за ним» и много др. Д. С. Мережковский
«Иисус Неизвестный», Белград, 1932 г, А. Шолом «Человек из Назарета», роман, 1943 г; фильмы – «Евангелие от Матфея» (Италия, 1962 г), «Иисус Назарянин»,
«Голгофа» (реж. Дювилье, 1933). В 1899 году кинокартина: «Путь Христа». Рок-опера: «Иисус Христос – суперзвезда»...
Приводятся хронологические несоответствия
началу Нового летосчисления: 7-6 год до н. э. – рождение Христа 4-й год - «- смерть Ирода Великого 7 апреля 30 года - распятие Христа (у кого это – не помню, только не
у А. Меня! М. б. у того антихриста Ренана или у Каутского?).
А теперь вот новая хронология Фоменко, из которой выведено,
что Христос родился в 1152, а распят в 1185 году. Каково?!
*** *** ***
Уайзмен.
«Фабиола», 1854 год.
– Да что же это будет за жизнь? Всегда
бороться с собою, мучить себя, смирять себя, - и для чего?- Для исполнения человеческого долга. Для спокойствия
совести, для исполнения божеского закона. Разве ты думаешь,
что жизнь нам дана для удовольствия и наслаждения? Зачем же ты думаешь, что
в борьбе с собою человек мучается? Надо
крепко держаться известных правил, не отступать
от них ни за что на свете; сначала
это будет трудно, а потом легко. И ты найдёшь истинное счастье
во внутреннем спокойствии.
Человек с чистой совестью страдает,
но душа его спокойна; человек, делающий зло другим, носит
это зло в самом себе.
Оно не даёт ему покоя ни днём, ни
ночью; оно как червь, который точит его постоянно.
*** *** ***
В 1914 году Илиодор организовал покушение
на Распутина - подослав к нему некую Феонию Гусеву, которая
ранила Григория ножом в живот. Спасаясь от возмездия, Илиодор
бежал в Норвегию, где написал книгу «Святой чёрт», обличавшую б. своего
друга Гришку Распутина.
*** *** ***
Отвержение земной жизни свидетельствует,
с одной стороны - о содержательной скудости религиозного
откровения, не раскрывшего самую основную тайну бытия – тайну
присутствия Божией силы в чувственной земной стихии, с другой
стороны, о творческой безжизненности религиозного акта, упускающего основное призвание преобразить земную жизнь силою божественного
откровения.
Религиозный человек может не принадлежать
ни к какому вероисповеданию и ни к какой церкви (?).
Откровение может жить в душе неосознанное,
невыговоренное, неформулированное,
оставаясь действительным откровением, направляющим личную
жизнь. Религиозный огонь духа может не укладываться ни в какие исторически
сложившиеся догмы; и тем не менее он будет подлинным и
могучим. Так, христианство первого века не имело ещё зрелой
церковной организациии до Никейского Собора не имело Символа
веры – и тем неменее оно вело и обновляло души силою настоящей
религиозности.
Религия есть не только пафос совершенства,
но и пафос реальной Силы. Понятно, что нигилизм и иллюзионизм
исключают всякую религиозность.
Религиозное состояние не может возникать
с чужих слов или на основании чужого опыта; содержание чужого
опыта д.б. действительно усвоено душою.
Так, у человека действительно верующего,
мысль не раскалывает душу и не обессиливает её сомнениями.
Веровать можно лишь в то, что на самом деле так,
что «верно». Нелепо верить во что-то, зная, что это на самом
деле неверно. Настоящая вера
не боится мысли, но укрепляется и очищается ею.
Религия требует органического сочетания
чувства и разума верующей любви
и знающей мысли, ибо одна мысль (без любви) породит
мертвое умствование и скептицизм, а одно чувство нечистое
опьянение и суевере. Скептицизм же и суеверие означают отсутствие
религиозности.
Если религиозность без разума ведёт
к суеверию, к скептицизму и разврату, а без чувства – к пустой
догме, то в отрыве от воли она превращается в сентиментальное
ханжество или умствующую апатию.
Поэтому религиозность есть целостное
состояние духа: исповедуемое, любимое, веруемое и
желаемое – просто совпадают.
Не может быть так, что религиозная
вера сама по себе, а жизненные дела сами по себе, ибо это
означает, что религиозность утратила свою цельность и перестала
быть собою.
Религиозное обращение человека перерождает
самые истоки его
жизни и перестраивает весь его личный характер: он
обновляется через духовное очищение и приобретает власть
над злою стихиею жизни.
Индивидуальный человек есть живое
конкретное целое с бесчисленным множеством своеобразных черт
и свойств - единственный в своём роде и неповторимый комплекс
телесных, душевных и духовных сил. Человеку недостойно пребывать
в беспомощности и пассивности, предаваясь своей непонятной
«судьбе» с покорностью младенца.
Современное человечество переоценивает
чувственную жизнь и чувственные наслаждения; создаёт бессердечную культуру и погружается в хаос духовного
затмения.
Путь истинного христианства впереди.
Он открыт. Ответственность перед Богом человек не всегда
отчётливо сознаёти редко может точно выговорить ощущаемое.
Закрепление вслове глубоких и священных жизненных сил даётся
не каждому, даётся не всегда и не легко. Здесь важно и драгоценно не умствование и не словесное описание,
а твёрдое и глубокое укоренённое чувство. Духовность отнюдь
не ограничивается сферою слов и высказываний. Духовность
глубже всего этого, могущественнее, богаче, значительнее и священнее.
В культурном творчестве «творящий»
без Верховного начала без идеала, перед которым он поклоняется,
не творит, а произвольничает, «балуется», тешит себя или
просто безобразничает (наподобие Пикассо и др. модернистов).
Как сказал однажды Карлейль: «Начинай!
Только этим ты сделаешь невозможное возможным».
Религиозное значение имеет «священное
недовольство» человеческого духа самим собою, а также трезвое,
честное, искреннее самоосуждение, которым «заболевает» духовно
выздоравливающая душа.
Сознательная мысль (но бездуховная)
не проникает до главных и глубоких корней человеческой личности;
и голос разума так часто бывает подобен «гласу вопиющего
в пустыне»; и потому образование не воспитывает
человека, а полуобразованность прямо развращает людей.
Воспитание человека начинается с его
инстинктивных корней. Оно не должно сводиться к разглагольствованию
или проповеди; оно должно сообщать
ребёнку не только, что наполняет его память и образует «интеллект»,
а больше то, отчего зажигается сердце. При мёртвом и слепом
сердце обогащённая память и подвижная мысль создают ловкого,
но чёрствого и злого человека.
Тот, кто жаждет духа, должен заботиться
не о наполнении своей памяти
из чужих книг и не об изощрении своего ума - но в изыскании
в непосредственной жизни всего того, что придаёт жизни высший
смысл, что её освящает.
Один найдёт этот творческий смысл
жизни в природе, другой- в искусстве, третий – в глубине
собственного сердца, четвёртый – в религиозном созерцании.
Каждый должен найти свою собственную дверь, ведущую в это
царство, каждый должен найти её сам и самостоятельно переступить
через ей порог.
Первый луч солнца должен озарить детскую
колыбель: только тогда дитя станет «солнечным ребёнком», а взрослый человек понесёт через жизнь «лучезарное сердце».
В великом и божественном – желание
много весит. Сердцем хотел (желал), но совершить не сумел,
и зачтётся желание по пасхальному слову Иоанна Златоуста.
Ребёнка
надо приобщить к божественному счастью
на земле как можно раньше; тогда, когда он ещё ничего не знает ни о горечи жизни, ни о зле мира; когда душа его не испытала ещё ни жестокостей людей, ни суровости природы; когда он полон естественной доверчивости и в нём первозданная доброта
(ошибся: у автора не доброта, а чистота. Но
пусть останется и доброта!).
Простой народ верит, что бывают люди
с «злым глазом», которые могут «сглазить» ребёнка, повредив
ему душевно, духовно и телесно. В этом поверии кроется доля живой природной мудрости.
В самом деле, бывают человеческие глаза, полные ненависти
и зложелательства, магнетически перенапряжённые и гипнотически сосредоточенные: они действительно в состоянии психически
ранить впечатлительную, доверчивую и ничем не
защищённую детскую душу. Заряд злобы у таких людей бывает
слишком велик, а духовность инстинкта ещё не пробуждена и
не обороноспособна.
Политика
есть прежде всего СЛУЖЕНИЕ
– не карьера, не личный жизненный
путь, не удовлетворение тщеславия, честолюбия и властолюбия. Служение предполагает в человеке повышенное чувство ответственности
и способность забывать о своём личном «успехе-неуспехе» перед
лицом Д Е Л А.
Каждый из нас заинтересован в благополучии
каждого из своих сограждан; один бедствующий без помощи ставит
всех в положение чёрствых предателей; один
нищий есть угроза всем; один заболевший чумою заразит
всех; и каждый сумасшедший, каждый запойный пьяница, каждый
морфинист есть общая опасность.
Духовно воспринять Бога и утвердить
свою веру в Него можно только при помощи сердечного созерцания;
оно не может быть заменено никаким умственным доказательством, никаким волевым решением...
Человечество нуждается в обновлении
духа и облагорожении инстинкта, к возвращению к евангельской
вере, а не в «чистых перчатках», обещаемых антихристом. И
первые признаки начинающегося обновления мы узнаем в том
своеобразном излучении, которое будет исходить от обновлённых
людей, в этих лучах живой доброты, сердечного созерцания,
совести и мужественно-спокойной веры.
В жизни
человека с пустым и мёртвым сердцем
господствует жадный до удовольствий инстинкт. Воля его становится жёсткой
и циничной; воображение легкомысленным и творчески бесплодным. Ибо с высшей и последней инстанции все вопросы
человеческой судьбы решаются любовью. Только любовь может
ответить человеку на важнейшие вопросы его жизни: «Зачем
стоит жить?», «Чему стоит служить?», «С чем бороться?»«Что
отстаивать?», «За что идти на смерть?» И все остальные душевные
и телесные силы человека суть в конечном счёте не более,
чем верные и способные слуги духовной любви.
Всё чаще слышатся голоса, утверждающие,
что человечество может спастись только через «Новое
Откровение»... Как если бы
данное нам откровение Христа было «исчерпано» или «изжито»;
как если бы человечество исходило Его пути – пути богосыновства, благодарности, сердечного
содержания и живой доброты, - и они ни привели ни к чему...
Как если бы современный кризис был
не нашим кризисом, а кризисом Господа Бога, потому что
Он открыл нам «слишком мало» или «слишком давно» и теперь
должен поторопиться и восполнить упущенное. А в действительности
это мы не сумели воспринять данное нам Откровение и зажить
им по-настоящему...
Молитва
верующего подобна глубокому вздоху,
или пению сердца, или священному пламени:
она вздыхает, поёт и горит сама, и предписать её невозможно...
Только свободно можно веровать и молиться. Ибо настоящая
живая вера всегда захватывает самую последнюю глубину души,
куда не проникают никакие чужие повеления и запреты, где
человек самостоятельно созерцает, видит, любит и верует:
где он свободен. Если же этого нет,
то вера его неискренна и называть её верою совсем
не следует.
Навязанная молитва, произносимая без
участия свободного сердца, есть жалкая видимость молитвы,
лицемерие, пытающееся обмануть людей
и Бога.
Помните ли вы слова Сократа, что с
человеком, исполняющим свой долг, не может случиться зла
ни в жизни, ни по смерти.
*** *** ***
У нас, как выразился И. С. Аксаков
(старший сын С. Т. Аксакова), большею частью о предках своих
ничего не знают, преданий рода не уважают, русской истории
не ведают, семейной старины не ценят.
«Неуважение к предкам есть первый
признак дикости и безнравственности» (А. С. Пушкин).
*** *** ***
П. А. ФЛОРЕНСКИЙ.
– В письмах из Соловков о. Павел стремился
передать детям и потомкам мысль о том, что каждый должен
дать миру лучшее из того, что вложил в него весь его род.
«А теперь скажу лишь, что и отец мой
и мать (армянка – моя вставка) выпали из своих родов; и понятно,
что нить живого предания выпала из рук их. Мы же,
дети, о ней почти ничего не знали. Потом я кое-что узнал» («Воспоминанья
прошлых дней»).
Ни «кое-что», он узнал из всех источников,
включая архивы - об очень многих своих предках как по линии
рода своего отца, так и матери (из армянских источников).
Сотни имён! Путём разговоров с чужими, из книжных источников.
Родился Павел Флоренский в 1882 году в Евлахе, на Кавказе «Мне
странно думать сейчас, а тем более писать, что в такой насыщенной
взаимным признанием и взаимной любовью семье - как наша,
такой впечатлительный и нежный, слишком даже нежный, каким
я был, я, в сущности, может быть, никого не любил - но любил,
ОДНУ. Этой единственной возлюбленной была П Р И Р О Д А. (Не такой ли был с пелёнок Славка?) Может быть, мне повредили в детстве люди. Уж слишком у нас в доме было сплошное тепло, сплошная ласка, а главное, сплошная
порядочность и чистоплотность. Тут всё подобралось одно к
одному. Никогда ни одного пошлого слова, ни одного приниженного
интереса, никакого проявления эгоизма; всегдашняя
взаимная предупредительность всех друг к другу при широкой активной доброте отца в отношении окружающих, посторонних.
А со стороны окружающих – признание,
уважение, почти благоговение к отцу, ко всей семье. Посторонние
мне говорили о благородстве, о великодушии, о щедрости, об уме, о честности отца. Няньки на бульваре нередко поднимали спор, оживлённо спорили, чья барыня в городе красивее и лучше, и, после обсуждения
всех кандидаток, первенство красоты и всех достоинств утверждалось
хором нянек неизменно за барыней Флоренской».
От себя
лично скажу,
что-то подобное в этом роде я слышал
и в детстве и позже о своём прадеде Герасиме Степановиче
Перфилове (Перфильеве). Что касается отца моего Александра,
то он в любом разговоре обязательно находил нить - прямо
или косвенно ведущую к памяти о своём деде Герасиме. А в минуты весёлого настроения и вдохновения
(любил выпить и... совсем скромно закусить) – боготворил
его, свято чтил его. Родители отца рано ушли
из жизни, и ему пришлось жить с
дедом одной семьёй с 1905 по 1930 год. И что касается меня
– не раз просиживал я с отцом, с большим интересом слушал
о дедушке Герасиме, как называл его отец. И были случаи
всю ночь напролёт, за рюмкой, отец рассказывал о нём, а я, слушая, задавал вопросы
о житье-бытье Герасима впору его управления имением графа
Пашкевича... Примерно с 1875 по 1905 год. Хотя крестьяне
дедушку и пальцем не тронули за его доброе отношение к
ним и имение не сожгли и не разграбили, но он, имея, видимо,
свои соображения на дальнейший ход событий (эпоха «бесов»,
смуты и революционных настроений), подал в отставку, получив
немалое вознаграждение за свою верную службу... И обосновался
прочно и добротно в д. Зимбулатово, где отец, а потом и
я родились.
«Наиболее достойным внимания и наиболее
привлекательным было
для меня явно иррациональное – то, чего я действительно не
понимал и что вставало предо мною загадочным иероглифом таинственного
мира. Таковым был любимый мною романс Глинки на слова Пушкина «Я помню чудное мгновенье... » В нём я ничего не понимал, но зато остро ощущал, что тут-то
и есть фокус всего изящества, что это полюс средоточия тех проявлений изящества, которые восхитили меня разрозненно в
окружающем мире. Особенно знаменательным представлялось слово,
в котором я не без основания предугадывал самую вершину всего
пленяющего: «Как мимолётное виденье, кагени чистой красоты».
Что это значит, это «кагени», я не только незнал, но и не
старался узнать, ибо чувствовал, что никаким пояснением не
увеличится моё понимание этого иероглифа превосходящей всякую
земную меру и всякое земное понимание красоты. «Кагени» было
символом бесконечности красоты и, как я прекрасно понимал,
любое разъяснение лишь ослабит энергию этого слова.
Этот романс мне когда-то пришлось
взрослым слышать в исполнении Олениной д”Альгейм, уже совсем
взрослым. И во мне всколыхнулось то же чувство, но теперь
уже сознательно. Какой уплотнённый фокус культуры, в коротком
романсе замкнувший целый век русского искусства.
Музыкальные склонности направлялись
у меня в детстве также по руслу стихов. Сравнительно в меньшей
мере меня занимал смысл, а преимущественно влекло их звучание
и их ритмика.
Обладая почти абсолютной памятью,
всё привлекательное для меня я запоминал с одного раза в
точности; в особенности это относилось к стихам. Пушкин,
отчасти Лермонтов (напрасно, что отчасти: один «Демон»
чего стоит?! А для священнослужителя и богослова будущего
тем более!) – только их я признавал в раннем детстве,
остальное же не доходило до моего слуха. Впрочем, Тютчева
я просто не знал, и в доме у нас его почему-то не было. Сказки
Пушкина, многие поэмы - стихи и другое я мог говорить наизусть
часами, хотя читали мне их не особенно много».
... мы боимся быть жестокими (в оценке
поэзии, музыки, искусства), м. б. , из опасения быть судимыми
тем же судом. В последствии же мы все научаемся лукавить.
Для меня не было спокойных восприятий – таковые вовсе не
доходили до моего сознания, всегда занятого чем-нибудь чрезвычайно
интересным. Весь мир жил, и я понимал его жизнь.
Однажды, уже много лет спустя, я пережил
ту же встречу перекрёстными взорами и ощущение, что меня
взор проницает насквозь, до самых сокровенных тайников моего
существа. И это был взор приблизительно двухмесячного ребёнка,
моего сына Васи. Я взял его ранним утром побаюкать полусонного.
Он открыл глаза и смотрел некоторое время прямо мне в глаза
сознательно, как ни он, ни кто другой никогда не смотрел
в моей памяти; правильнее сказать, это был взгляд сверхсознательный,
ибо Васиными глазами смотрело на меня не его маленькое, несформировавшееся
сознание, а какое-то высшее сознание, большее меня и его
самого, и всех нас, из неведомых глубин бытия. А потом всё
прошло, и передо мною снова были глаза двухмесячного ребёнка.
Вот этот опыт постоянно направлял
курс моего отношения к природе. Ничего, ничего; а вдруг –
и метнётся взгляд, то нежный и глубокий, полный какого-то
ожидания от меня, то лукаво-весёлый, говорящий, что мы-то
с природой знаем, что другие не знают и знать не должны.
Фюстель де-Куланж доказывает, что
древняя религия была почитанием обоготворённых предков, что
культ предков определял всю гражданскую жизнь и что люди
имели значение в глазах древности лишь как жрецы восходящей
линии своего рода. Глаза античного человека были всецело
обращены назад, в прошлое. Папа говорил как раз об обратном
и в отношении родовой связи скорее уж походил на древнего
еврея, ждущего Мессию, нежели на римлянина по де-Куланжу...
Если человечество всегда имело религию,
то не м. б. , чтобы за этой верой не было никакой реальной
основы. Никогда я не слышал от отца утверждения, что всё
кончается с этой жизнью...
Я чувствовал за его словами благожелательность
к мысли о посмертном существовании. Когда умерла тетя Юля,
папа сказал мне: «Твоя тётя у Бога. Он взял её к себе». Отец
не был враждебен ни одной религии, но самыми здоровыми склонен
был считать, как мне кажется, китайский культ предков и магометанство.
Вообще он всегда противопоставлял спокойствие и мирность
Востока всегдашнему мятению и насильничеству Запада.
Что касается до христианства, то отец
видел его высоту, но именно она и внушала ему опасение: религия,
внушающая мысль о своей абсолютности, не может не быть источником
нетерпимости. В этом отношении особенно угрожающим представлялся
ему католицизм.
Отец мрачно говорил самому себе: «Равноправие,
равноправие а всё-таки нас (т. е. Россию) съедят господа
евреи... Это народец, с которым ещё придётся повозиться.
Но никакого выхода я не предвижу... » Человечность – единственный
лозунг, который может быть общим, общим всем людям, который
даёт правильное разумение нравственным заповедям и требованиям
религии, который не ведёт к ожесточению и нетерпимости.
Вот, собственно, что должно быть воспитываемо
в людях.
Шекспир, в оценке папы, был исключительным
воспитателем этого чувства человечности. Папе звучали как
откровение этого чувства в особенности два стиха из «Отелло»
– он говорил их нам в русском переводе: «она меня за муки
полюбила, а я её за состраданье к ним». Выше и глубже этого,
прорывалось иногда у отца, -ничего не сказано и нельзя сказать.
Но из солений и маринадов более всего
я ценил белые грибы, которые на Кавказе подавались в то время
как редкость и привозились с Севера. При болезненности моей
этих грибов мне почти не давали, главным образом руководствуясь
распространённою на Кавказе боязнью грибов.
... С окорока, за несколько дней до
того погружённого в воду с отрубями и затем запечённого в
тесте, обгорелую корку снимали сами (не повар). Поросёнок,
обложенный зеленью и с пучком петрушки или кресс-салата во
рту... пасхальный агнец, украшенный наивными манжетами из
розовой и белой бумаги. Взбивалось что-нибудь вроде гоголя-моголя...
Наконец - все приготовления закопчены, и столы заставляются
блюдами и тарелками, которые должны стоять здесь несколько
дней и даже целую неделю. Чтобы дать отдых прислуге, первые
три дня Пасхи готовка кушанья отменяется, и самое большее
–для маленьких разогревают бульон.
В семье развилось болезненно заострённое
чувство правдивости, при которой дальнейшее отступление от
полной и точно формулированной истины казалось преступным.
Такой рьяный защитник, как Кант, утверждал, что хотя никто
не должен говорить неправды, однако никто не обязан всю известную
ему правду. (И. Ильин это подверг жёсткой критике).
Вот это-то замалчивание, эту уклончивость
мы привыкли с детства отождествлять с прямой неправдой, и
всегда казалось необходимым сказать всё, что думаешь (вот
это правильно и не грешно! - моё замечание). Соблюдение
тайны было нестерпимо.
Моё желание было познать мир именно
как неведомый, не нарушая его тайны, но подглядывая за ней...
Ибо всё существо моё, как только я почувствую это особенное,
бывало ринется навстречу ему, и тут уж ни уговоры, ни трудности,
ни страх не способны были удержать меня, - если только мне
нечто представилось как первоявление. Желание, расплавляющее
пред собою все препятствия, раз оно возникло, - д.б. насытиться
зрелищем первоявления.
Услышишь бывало о чём-нибудь, в чём
почуется отверстой тайна бытия, или увидишь изображение –
и сердце забьётся так сильно; и тогда весь обращаешься в
мучительно властное желание увидеть или услышать, до конца
приникнуть к тайне и остаться так в сладостном, самозабвенном
слиянии.
Повторяю, это было не возгоревшееся
любопытство, которое всё же поверхностно, а стремление гораздо
более глубокое и сильное, потрясение всего существа, плен
и порыв в неведомое. И страшно, и сладко, и истомно – хочется!
Просматривая в сотый раз рисунки шестипалых рук и ног - сросшихся
близнецов, людей с двумя головами, циклопические уродства
с одним глазом во лбу, людей, обросших волосами, и прочих
чудищ, я запоминал их столь предельно отчётливо, что и сейчас
мог бы воспроизвести любой рисунок. Каждое из таких уродств
зияло предо мной как метафизическая дыра из мира в иное,
первоосновное бытие, и с колотящимся от волнения сердцем
приникал я к этим прорывам мироздания и жадно сматривался
в чернеющую за ними ночь. Потом, когда я научился читать
и не расставался с едва ли не первой из прочитанных мною
книг, сочинениями Пушкина в издании Павленкова (СпБ, 1887),
как знакомо звучало во мне пушкинское:
Всё, всё, что гибелью грозит –
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья
Бессмертья, может быть, залог –
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог.
А если ночью приходится долго видеть
себя в зеркале, разве не переходит робость в ужас, в непреодолимую
неспособность заниматься перед зеркалом? Двойник зеркальный
повторяет меня, но он только притворяется пассивным моим
отражением, мне тождественным, а в известный момент вдруг
усмехнётся, сделает гримасу и станет самостоятельным, сбросив
личину подражательности. Кажется естественным, а таково ли
на деле - большой вопрос: это-то и страшно.
А разве все мы не знаем физического
объяснения, почем происходит зеркальное отражение? Разве
мы не слыхивали об отражении света? У Суворова боязнь зеркала
доходила до полного неперенесения зеркальной поверхности.
(Он закрывал зеркало!). Гадание... И не это ли предчувствие,
а также и прямое знание сделали зеркало у китайцев священным
предметом? Там, где мы дразним тайну, она охотно выступает
нам навстречу и под прикрытием фокусного чуда делает чудо
настоящее, делает его, но по нашей же вине остаётся не уличённою.
Тайна этих червячков, с их изумительным
изумрудным у самок и яблочно-зелёным у самцов свечением,
всегда манила меня, тем более, что от папы я узнал о совершенстве
этого света, почти не дающего тепловых лучей.
Мы устраиваем с папой франклинов кипятильник:
в колбе кипятили воду и во время кипения закрывали горлышко
пробкою. Вода продолжала кипеть и без огня, а потом остывши,
вскипала от охлаждения мокрым носовым платком донышка перевернутой
колбы. Вот опять: кипение не есть непрерывное следствие теплоты,
но может быть производимо охлаждением.
Кавказский обычай ставить на ветер
для охлаждения глиняный кувшин с водой. (Вспомнил я сейчас,
как, находясь на учениях в пустыне Гороховецких лагерей,
солдаты это проделывали с водою во фляжках алюминиевых).
Иногда мы раскрашивали акварелью себе
лица или делали из испанского моха или сушёных волос кукурузных
початков бороды и усы, иногда одевались взрослыми. Всё это
волновало близостью какого-то магического превращения, которое,
казалось, вот-вот будет реальным.
Отец мой, сторонник всего естественного,
органически не выносил театра, видя в нём дешёвую бутафорию
и ломание, и игнорировал его как искусство: определить для
него что-нибудь как актёрство было у него наихудшим осуждением.
Во сне замкнутое, безвыходное пространство.
Мною овладело безвыходное отчаяние, и я осознал окончательную
невозможность выйти отсюда, окончательную отрезанность от
мира видимого. В это мгновение тончайший луч, который был
не то незримым светом, не то – неслышанным звуком, принёс
имя – Бог.
Это не было ещё ни осияние, ни возрождение,
а только весть о возможном свете. Но в этой вести давалась
надежда и вместе с тем бурное и внезапное сознание, что –
или гибель - или – спасение этим именем и никаким другим.
Мне это было откровением, открытием, потрясением, ударом.
От внезапности этого удара я вдруг
проснулся, как разбуженный внешней силой, и, сам не зная
для чего, но подводя итог всему пережитому, выкрикнул на
всю комнату: «Нет, нельзя жить без Бога».
ЕЩЁ ОДИН
СЛУЧАЙ В ТОМ ЖЕ РУСЛЕ.
– Я спал в своей комнате. Было довольно
жарко, двери на балкон были открыты. Не помню никаких сновидений,
и, как казалось мне и тогда, сон был очень глубок и тоже
вроде провала. Но вдруг меня пробудило что-то, какой-то внутренний
толчок. Это не был какой-либо… не была какая-либо мысль.
Может быть наиболее подходящим было бы сравнить его с электрическим
ударом, однако с той существенной разницей, что эл. удар
ощущается телом, а этот - к телу никакого отношения не имел.
Толчок, не затрагивавший ни телесных,
ни сознаваемых душевных состояний, и тем не менее принудительно-властный
и резкий – какое-то духовное электричество. Это было ощущение
- словно сильная воля, безмерно превосходящая мою – и безмерно
более моей авторитетная, действует за меня раньше, чем сам
я успеваю не только выполнить её требования, но и сообразить,
почувствовать и захотеть то, что от меня ею потребовано;
вероятно, так ощущает себя младенец, которого пеленают умелою
рукою, и он только по окончании всего сообразит - что ему
это неудобно и он начинает плакать.
Этот духовный толчок мгновенно и вполне
пробудил меня - причем такое пробуждение похоже, как если
бы свалиться с крыши. Таким же порядком он выбросил меня
из постели во двор, и, помнится, натиск воли был так силён,
что я не имел времени пройти вдоль балкона до одного из выходов,
а перескочил по прямому направлению из своей двери через
перила. Сказать, что я испугался, было бы совсем неправильно;
у меня не было на это времени. Только когда всё уже закончилось,
я сообразил, что надо испугаться – таинственного и могущественного
присутствия воли, мне неведомой и, во всяком случае, вовсе
не соблюдающей условий обходительности, в которой мы воспитаны.
Она – как грозный мгновенно пожирающий огонь, который не
извиняется и не даёт отчёта в своих действиях; но в самой
глубине сознания при этом ясно, что так надо и что эта необходимость
мудрее и благостнее человеческих осторожных подходов. Я стоял
во дворе, залитом лунным светом. Над огромными акациями,
прямо в зените висел серебряный диск луны, совсем небольшой
и до жуткости отчётливый. Казалось, он падает на голову,
и от него хотелось скрыться в тень, но властная сила удерживала
на месте. Мне было жутко оставаться в потоках лунного серебра,
но я не смел и вернуться в комнату. Мало помалу я стал приходить
в себя. Тут-то и произошло то, ради чего я был вызван наружу.
В воздухе раздался совершенно отчетливый и громкий голос,
назвавший дважды моё имя: «Павел! Павел!»- и больше ничего.
Это не было – ни укоризна, ни просьба,
ни гнев, ни даже нежность, а именно зов, - в мажорном тоне,
без каких-либо косвенных оттенков. Он выражал прямо и точно
именно и только то что хотел выразить, - призыв я хорошо
помню и тембр его, немужской и не женский, упруго-звонкий
и очень чистый; тут не было ни малейшего привкуса гортанности,
каких-либо желаний сверх того, основного, объективного, высказанного
веления, которое передавалось им тут с властным бесстрастием.
Так возвещаются вестниками порученные им повеления, к которым
они не смеют и не хотят дополнить от себя ничего сверх сказанного,
никакого оттенка помимо основной мысли.
Весь этот зов звучал прямотою и простотою
евангельского«ей, ей – ни, ни». Он раздирал моё сознание,
знающее субъективную простоту и субъективную призрачность
рационального и объективность переливающегося, бесконечно
сложного и загадочно-неопределённого Иррационального.
Между тем и другим, разрывая их, выступило
нечто совсем новое – простое и насквозь ясное, однако властно-реальное
и несокрушимое, как скала. Я ударился об эту скалу, и тут
было начало сознания онтологичности духовного мира. Насколько
я понимаю, именно с этого момента появилось ещё не выраженное
в слове, но острое в свой определённости – отвращение от
протестантского и вообще интеллигентского субъективизма.
Я не знал и не знаю, кому принадлежал
этот голос, хотя я не сомневался, что он идёт из горнего
мира. Рассуждая же, кажется наиболее правильным по характеру
его отнести его к небесному вестнику, не человеку, хотя бы
и святому. Однако при всём том и тогда, и в настоящее время,
на каком-то заднем мысленном плане был вопрос, хотя и малозанимательный,
о физическом материале этого голоса.
Это не значит, будто я отрицаю существование
небесных внушений и голосов, лишённых физической основы.
Но относительно данного случая я склонен думать, такая основа
была в виде голоса на соседнем дворе, сзади нас находящегося,
за высокой кирпичной стеной, и допускаю даже, что этот голос
выкрикнул моё имя, хотя относил его, конечно, не ко мне.
Зачем понадобилось ему кричать так среди ночи, непонятно,
и, если вообще исходить из внешних обстоятельств, то всё
случившееся со мной кажется непонятным.
Но моё непосредственное ощущение тогда,
как и моё сознание происшедшего впоследствии, исходило из
обратного: первое и бесспорное в этом случае духовная реальность
голоса горнего, который и направил все внешние обстоятельства
так чтобы наиболее доступным мне образом пробить кору моего
сознания. Если в самом деле кто-то и зачем-то назвал в соседнем
дворе моё имя, то и он, сам не зная, чему он служит - был
подвигнут на это той же силой, что разбудила и меня.
Весьма вероятно, мой слух был слишком
груб, чтобы услышать непосредственно, без этого голосового
рупора (привычного человеческого), ангельский голос; но с
помощью физического слышал я не его как таковое, а в нём
– духовный двигатель его, голос горний, и потому тембр и
выражение одухотворились и сделались неземными.
Но... иной мир, хотя и в другом плане
известный мне, мною никогда ведь не отвергался, и всегда
было живо нечто гораздо более важное, чем мысль о нём: непосредственное
ощущение его реальности. Иной мир в моём глубочайшем самоощущении
всегда соприкасался со мною как подлинная и не внушающая
ни малейшего сомнения действительность.
Это ощущение касалось не только стихийных
недр природы и всей
её жизни, духовного облика растений, скал и животных - но
и человеческих душ, в частности – святых.
В особенности же было живо постоянное
ощущение присутствия покойной тёти Юли, утончённой близости
её, гораздо более проникновенной, нежели при жизни.
Во мне не сложились ещё другие орудия
мысли, а то что давала философия, казалась неприложимым к
действительному опыту. И чем менее важными и ценными ощущались
мною мои занятия в глубине души, тем напряжённее цеплялось
за них сознание и тем тревожнее было самочувствие.
Я отбивался от вскрикивающих духов
средневековья, как от смерти, хотя духи эти были самым заветным
и нежным моим внутренним словом, а то, что отбивался я от
них, сидело на мне чуждой и стесняющей кожей враждебного
мне начала. Но несмотря на мои усилия, я вынужден был, наконец,
сознаться в своём полном поражении.
Целыми днями я (напоминаю: Павел Флоренский)
лазил по горам, фотографируя, делая зарисовки, записывая
свои наблюдения, а по вечерам приводил всё это в порядок.
Остаться без дела хотя бы на четверть часа мне претило и
ещё более утомляло меня: и ранее, и по настоящий день ничего
не делать мне так же утомительно, как и медленно идти, потому
что большое усилие тратится на задержку движения, внутреннего
или внешнего.
Появилось почти никогда не оставлявшее
меня ощущение какой-то неопределённой болезни, хотя ничего
осязательного уловить я не мог, да и жаловаться на какие-либо
физические симптомы не было основания. Я пытался приурочить
это тяжёлое самочувствие к различным внешним обстоятельствам,
носам же чувствовал, что дело не в них. И тем крепче я цеплялся
за научные наблюдения, тогда единственное надёжное и крепкое
пристанище.
Но в один день, или, точнее, в один
миг этого пристанища не стало. Всё научное мировоззрение
– труха и условность - не имеющая никакого отношения к истине.
И, наконец, последний вопрос, о всём
знании. Не то. Произошёл глубинный сдвиг ВОЛИ, и с этого
момента смысл умственной деятельности изменил знак.
«Истина недоступна» и «невозможно
жить без истины» - эти два равно сильных убеждения раздирали
душу и ввергали в душевную агонию.
Смертельная тоска и полное отчаяние
владели мною. Правда - внешним образом я вёл жизнь, полную
труда. Своим чередом шли усиленные занятия в гимназии; по
просьбе некоторых учителей я репетировал некоторых своих
товарищей и давал другие уроки; по праздничным дням занимался
чтением с младшими учениками. Но за всем тем я много читал,
занимался математикой, геологией, продолжал, хотя и в меньшей
мере, свои физические опыты.
Я ощущал и сознавал в себе метафизическую
пустоту и происходящую отсюда смерть.
Карпентеровская и толстовская критика
научного мировоззрения («Исповедь» Толстого, «Экклезиаст»)...
Эти книги углубили и расширили мой внутренний провал и дали
возможность ускорить оформление того, что происходило со
мною. До них я чувствовал себя одиноким в своём отношении
к научному мировоззрению.
С Толстым,
Соломоном и Буддою я ощущал надёжность в своей безнадёжности,
и это давало удовлетворение и какой-то
род спокойствия... Может быть, это было связано у Толстого,
кроме его личного склада, с его возрастом и образом жизни.
Моё же умирание шло по линии, скорее, интеллектуальной. Я
задыхался от неимения истины.
Между тем решение пришло, откуда его
не ждал. Источником же его стал тот скепсис в отношении человеческих
учений и убеждений, которым был проникнут мой отец и который
был впитан с детства мною.
«Истина – жизнь, - много раз в день
говорил себе я. – Без истины жизни нет, нет человеческого
существования».
Но на этих утверждениях мысль останавливалась,
натыкаясь каждый раз на какое-то непреодолимое препятствие.
В каком-то из дней вдруг, сам собою,
задался во мне вопрос: «А как же они?» И стена была пробита.
«Как же они, как все - кто сейчас существует на свете, кто
жил до меня? Они, крестьяне, дикари, мои предки, вообще всё
человечество – неужели были и суть без истины? Осмелюсь ли
я сказать, что все люди не имели и не имеют истины? И, стало
быть, не живы и даже не люди?» Не могу же я быть настолько
самоуверенным, чтобы думать - что мне одному только даётся
(и нужна) Истина? Истина всегда дана была людям, и она не
есть плод поучения из какой-нибудь книги. Истина внутри нас.
Мы живём, дышим, питаемся.
«Ты, - говаривал мне папа, - сильно
ошибаешься в своём стремлении к богословию. Ты – мистик,
но ты не религиозен». Другим он говорил, что из меня может
ничего не выйти, потому что я с излишним жаром берусь за
новую область, но потом оставляю её, переходя к другой.
Никого он не убивал никогда, даже
насекомых. Вечером, когда раздевался, снимал носки, и если
была там блоха, то он плевал туда, кричал: «Ах, каналья,
что делает!» - и оставлял её в покое. (Дед Флоренского Павла).
Опахивали деревню бороздой, чтобы
не допустить в неё холеру. В глухую, тёмную ночь всё население
деревни, от мала до велика, с горящими факелами в руках совершало
эту церемонию.
Мама и тётя Юля купались в Куре, а
я, ещё в пелёнках (мне было 2-3 месяца, вероятно) лежал наверху,
скатился и покатился по обрыву. Подхватили меня уже у воды...
(Эти крики ужаса он часто видел во сне - моё прим. ).
Не ищите власти, богатства, влияния...
нам не свойственно всё это; в малой же доле оно само придёт,
- в мере нужной.
А иначе станет вам скучно и тягостно
жить. (П. А. Флоренский- детям).
- Будьте
добры и щедродательны.
Когда же вам самим будет плохо, то
воззовите к Богу, обратитесь к святым угодникам – к Николаю
Чудотворцу, к преподобным Сергию и Серафиму. Верьте, мои
милые, что я говорю по многому опыту - они же не оставят
вас без помощи.
Много-много раз я убеждался в действенности
молитв к ним и не бывал не услышан, когда просил их. Никогда
не забывайте молиться и обращаться за помощью к небесным
покровителям.
Грех, который особенно тяжело было
бы мне видеть в вас - это зависть. Не завидуйте, мои дорогие,
никому. (Это и моё крёдо на протяжении всей моей жизни).
Не завидуйте, это измельчает дух и опошляет его. Если уж
очень захочется что иметь, то добывайте и просите Бога, чтобы
было желаемое у вас. (Ильин это исключает, чтобы просить
у Бога что-то вещественное. И я никогда в моих помыслах не
обращался к Богу с подобной просьбой, даже ещё до того, когда
ещё не знал об этой духовной мудрости Ильина).
Но только не завидуйте. Мещанство
душевное, мелочность, дерзкие сплетни, злоба, интриги – всё
это от зависти. Вы же не завидуйте, утешьте меня, а я буду
с вами, и сколько можно мне будет, буду молить Господа о
помощи вам.
О сходстве музыки Баха с морем говорил
и Бетховен: «Ему следовало бы носить имя не Бах (ручей),
а Меер – (море).
Конец выписок из Флоренского. Расстрелян
в 1937 году. (За него бы Господь тысячу гадов расстрелял...
но Он не имеет злобного и мстительного содержания в своём
естестве – моё примечание. )
*** *** ***
Вячеслав
Иванов. (1866-1949). «Родное и вселенское».
По мере того как близится его (человека)
вечер, жизнь его становится непрерывными проводами в могилу.
Вид звёздного неба пробуждает в нас чувствования, несравнимые
ни с какими другими впечатлениями внешнего мира на душу.
Приходит Лютер с горячим сердцем и
разрушает культ, богословие, папскую церковь, чтобы освободить
из сложной системы простую личную веру...
И долго на свете томилась она
Желанием чудным полна
И звуков небес заменить не могли
Ей скучные песни Земли.
Когда отцы первого вселенского Собора
провозгласили «единосущие», то принятие именно этого догмата
и безусловное отвержение противоположного (о «подобосущии»)
стало непременным признаком православного сознания и решительным
его отличием от сознания еретического.
Возражения, направленного против догмата,
последовательно будет назвать ЕРЕСЬЮ. Есть разные типы ЭСТЕТИЧЕСКОЙ
ереси; доселе жива, например, - как ни удивительна такая
живучая ересь общественного утилитаризма, нашедшего своего
последнего, думаю, поборника на Руси в лице Д. С. Мережковского.
… каков Вергилий, миссианская эклога
(до Христа?) которого была прочитана на Никейском Соборе.
В 4-й эклоге Буколик Вергилия содержится пророчество о рождении
Божественного Младенца и начале золотого века; христиане
связывали это пророчество с рождением Христа.
«Аз есмь» – этими словами (в церковно-слав.
переводе) Бог назвал Себя Моисею на Синае, разговаривая с
ним из горящего и несгораемого куста («Неопалимая Купина»
- моё прим. ).
Переводные стихи (например, переводы
Жуковского из Шиллера) сладкозвучнее подлинника. (Как
не вспомнить моего учителя по русскому и литературе М. С.
Старухина, о брате его –профессоре русского языка! Вечная
память им. )Но Лермонтов и не думал о переводе: лирическому
волнению которое вдохнул в него Гёте, он предоставляет безотчётно
владеть его душой, которая, забыв об источнике воспринятого
внушения, сомнамбулически следует своему внутреннему зову:
«трепещет и звучит и ищет, как во сне, излиться, наконец,
свободным проявлением»... Горные вершины... И вот мы уже
не на холмах Тюрингии, а в горной долине Кавказа.
И о себе лично Гёте сказал, что ощущает
в себе тайную энергию, которая без сомнения найдёт себе после
его телесной смерти достойное применение.
Если пшеничное зерно, падши в землю,
не умрёт, то останется одно; если же умрёт, то принесёт много
плода (из Евангелия). Кто же отрывается от внутреннего общения
со святыми, отрывается и от православия.
Бесы привлекаются святынею, рыщут
вокруг неё, подобно стаям шакалов, и бред отца Ферапонта,
противника Зосимы, - бред ясновидящего и не разумеющего,
что он видит...
По-Соловьёву, индивидуальный страх
смерти есть малодушие и безумие, но непримирённость с фактом
смерти отцов и любимых ближних и грядущих в мир потомков
наших есть благородный и нравственно обязательный стимул
всего нашего жизненного делания.
«Смерть зови на смертный бой» – призыв
к высшему подвигу. Ложным становится всякое утверждение,
когда понятие нации смешивается с понятием государства. Не
забудем, что и вне государства евреи чувствовали – и именно
вне государства чувствовали острее и ярче – своё национальное
назначение быть народом священников и дать миру Мессию; вселенская
концепция мессианизма у Второисайи возникла в эпоху Вавилонского
пленения (500 лет в плену - примерно столько же до Р. Х.
).
Страх перед стихией в ветхозаветном
религиозном сознании переходит в страх Божий и это уже положительная
религиозная ценность; но новозаветное сознание снимает всякий
страх: любовь не знает страха.
Язык наш свят: его кощунственно оскверняют
богомерзким бесивом – бессмысленными, безликими словообразованиями,
почти лишь звучаниями, стоящими на границе членораздельной
речи, понятными только как перекличка сообщников, как разинское
«Сарынь на кичку!».
*** *** ***
Лариса
Миллер:
«Я не воцерковленный человек, но считаю,
что пишущему быть атеистом невозможно: слишком сильно чувство
- что строчки посылаются, диктуются кем-то свыше. Это не
мной открыто, многие вели этот диалог и до меня, связь с
«голосом вещим», чересчур осязаемым, чтобы в неё не верить».
*** *** ***
Булгаков С. Н.
– Ницше представлял «Откровение» как
свидетельство о смерти Бога и о христианстве, как грандиозной
исторической неудаче.
А. Белый
- высказался об известном поэте-современнике:
«Это предтеча Антихриста, этот верзила Маяковский. В нём
есть что-то от Вельзевула. Это даже не пришедший Хам, это
какой-то посланец из преисподней».
Антихристами назвали себя Н. Клюев
и А. Скрябин.
Достоевский, по его мнению, «понял,
что в социализме антихристов дух прельщает человека обличьем
добра и человеколюбия».
«При известии о Манифесте (19 окт.
) Булгаков в толпе студентов, нацепив красный бант, вышел
на демонстрацию, но в какой-то момент «почувствовал совершенно
явственно веяние антихристова духа» и, придя домой, выбросил
красный бант в ватерклозет.
Жуткое впечатление производят последние
прижизненные фотоснимки лидеров антихристова царства: над
входом в траурный зал музея Сталина в Гори висит его портрет,
с которого на вас смотрят измученные глаза вурдалака; маской
смерти стало лицо Мао...
... ты не сошёл с креста, когда кричали
Тебе,
издеваясь и дразня Тебя: «Сойди со
Креста и уверуем, что это Ты».
Ты не сошёл потому, что опять-таки
не захотел поработить человека чудом и жаждал свободной веры...
Жаждал свободной любви, а не рабских восторгов перед могуществом
(Достоевский. Вот это мысль гения - моё прим. ).
Леонтьев
К. Н. *
Покойный Аксаков тоже находил, что
тот, кто способствует равноправности евреев в России, уготовляет
путь антихристу (*). Леонтьев (1831-1891) в 1887 году переехал
в Оптину Пустынь, принял монашеский постриг с именем Климента,
затем переехал в Сергиев Посад (1891), где и умер. Будьте
младенцами по сердцу, но не по уму (предписание апостола).
*** *** ***
Соловьёв
В. С. (1853-1900).
- 1866-1871 – время первого религиозного
кризиса: читатель Бюхнера и Писарева, молодой Соловьёв выбросил
икону в окно (в доме царила глубокая и искренняя религиозность.
Визионер в быту, в выборе духовных путей, он нередко руководствовался
внутренними внушениями - видениями и снами. Голос Софии –
Премудрости Божией позвал его из Лондона в Египет. Ночью,
на пути к Фиваиде, Соловьёв пережил оккультный контакт с
Вечной Женственностью. (поэма «Три свидания», 1898). Летом
1878 г. вместе с Достоевским побывал в Оптиной пустыни. Корреспондентом
«Московских ведомостей» побывал на русско-турецкой войне.
В бархатных шароварах, красной рубашке и поддёвке на бивуаках
у Тырнова являл экзотическое зрелище.
Идея сближения римско-католической
и православной церквей - основная тема творчества Соловьёва.
Стал католиком.
В социализме, опекающего человека
как презренное животное отвергающего вечность и свободу во
имя земного устроения земной равной сытости человеческого
стада.
По словам Христа, спасутся богоборцы,
не совершившие хулы на Духа Святого. И Иов боролся с Богом.
Без такого богоборчества нет богатой мистической жизни и
свободного религиозного выбора.
Атеизм Маркса не есть мука и тоска,
а злобная радость. Что Бога нет («стало возможно в первый
раз помыслить о счастье людей»).
В противоположность Ницше я думаю,
что демонизм, а не христианство, есть мораль рабов. Бунтуют
против Бога рабы Божьи, дети Божьи любят Бога (подчинение
– не порабощение).
Если, кроме скуки, есть ещё и тоска,
тоска по бытию, по иному миру, и утверждению в нём своей
личности, то это залог спасения. (Бердяев Н. А. , 1874-1948).
(Но ведь скука – смертный грех! Как с этим быть?- моё
замеч. )
*** *** ***
Фрейд
о Достоевском.
- Достоевский упустил возможность
стать учителем и освободителем человечества, он присоединился
к его тюремщикам... Признавая его высоконравственным человеком
на том основании, что высшей степени нравственности достигает
только тот, кто прошёл через бездны греховности, мы упускаем
из виду одно... но. Нравствен тот, кто реагирует уже на внутренне
воспринимаемое искушение, не поддаваясь ему.
У него же то грешат, то в раскаянии
берут на себя высоконравственные обязательства – обрекая
себя на упрёки... не осуществляют самого главного в нравственности
– самоограничения.
Будущая культура человечества немногим
будет ему обязана - на неудачу он обречён своим неврозом.
(Как и Мухаммед? моё прим. ). Фрейд:- Я полагаю проповеди
эти («возлюби ближнего») тщетны, пока добродетель не будет
вознаграждаться уже на земле. И мне кажется несомненным,
что реальное отношение собственности принесёт больше пользы,
чем любая этическая заповедь. Но социалисты затемняют это
важное положение своей опять-таки идеалистической недооценкой
человеческой природы, что лишает его всякой ценности.
Роковым для рода человеческого мне
кажется вопрос: удастся ли и в какой мере – обуздать на пути
культуры (господство над силами природы) влечение к агрессии
и самоуничтожению, ведущее к разрушению человеческого существования.
Фрейд:- «Братья Карамазовы» – самый
грандиозный роман из когда либо написанных, а Легенда о Великом
Инквизиторе - одно из наивысших достижений мировой литературы,
которое невозможно переоценить. Остаётся надеяться, что другая
из «небесных властей» - вечный ЭРОС – приложит свои силы,
дабы отстоять свои права в борьбе с равно бессмертным противником.
Но кто знает, на чьей стороне будет победа, кому доступно
предвидение исхода борьбы? Мария Бонапарт прислала Фрейду
греческую вазу. Выражая ей благодарность за этот подарок,
Фрейд добавил: «Жаль, что нельзя взять её с собой в могилу».
«Это его желание странным образом
осуществилось, так как его прах покоится теперь в этой вазе»
(Э. Джонс. 26. 09. 1939г. кремация тела).
В 1931 году Фрейда посетил в Вене
английский писатель-фантаст Герберт Уэльс (1866-1946).
Первый визит (в 1931 году) к Зигмунду
Фрейду Тамаса Манна (1875-1955), наиболее ценимого семьёй
Фрейда немецкого писателя.
Мировоззрение, основанное на науке,
кроме утверждения реального внешнего мира, имеет существенные
черты отрицания: как-то: ограничение истиной, отказ от иллюзий.
Склонность к разрушению в человеческой
природе...
Войны вряд ли преодолимы, и конфликт
между цивилизацией и ненавистью людей неизбежен (на вопрос
Эйнштейна: что надо сделать, чтобы помочь в этом преодолении
человеку – «вожделение к ненависти и разрушению»).
10 мая
1933 года сожжение книг в Берлине (10 тыс. цнт).
Перед сожжением книг Фрейда Геббельс
кричал: «Против разрушающей душу переоценки жизненных инстинктов!
За благородство человеческой души! Я предаю пламени писания
(еврея) Зигмунда Фрейда!» Вскоре такой же костёр был разожжён
на родине Гёте, во Франкфурте-на-Майне, где Фрейд был удостоен
премии Гёте. «В средние века они сожгли бы меня самого» –
отозвался Фрейд. В 38 году Фрейд эмигрировал из Вены через
Париж в Англию (4. 06).
Фрейд не осуждал гомосексуализм –
«разновидность сексуальной функции, вызванной известной приостановкой
сексуального развития». Гомосексуалистами были Платон, Микеланджело
Леонардо да Винчи и т. д.
«Преследование гомосексуализма как
преступления – большая несправедливость и к тому же жестокость».
(Кто обмолвился об этом в передаче Соловьева «К барьеру!»?).
3.03.1936 года в письме к Э. Джонсу Фрейд характеризует свою
работу «Моисей и монотеизм» как «опровержение еврейской мифологии».
Моисей был не евреем, а египтянином, что меняет обстоятельства
об исходе евреев из Египта. Фрейд в данном случае опирается
на аргументы «психологического правдоподобия».
21.09.39, Хемстед, близ Лондона. Фрейд
врачу: «Мой дорогой Шур, вы помните нашу первую беседу. Вы
обещали мне не оставить меня, кода придёт моё время. Теперь
всё это пытка и больше не имеет смысла».
Шур сделал с согласия дочери Анны
две подкожные инъекции морфия. Повтор через 12 ч. Он вошёл
в состояние комы и больше не проснулся. 23.09.1939 в 3 ч
утра Фрейд умер.
Добавить
в избранное
: